Im a Jew from Teheran[9], сообщил старик, когда мы еще на перроне стояли, Самюэль это мое новое имя. Я в Нью-Йорк из Тегерана перебрался, арамейский знаю, много чему в жизни учился и со своей скрипкой много где побывал. Вообще-то, его в Америку послали на ядерного физика учиться, но он сразу же в консерваторию подался, однако на вступительных провалился, так и стал банковским служащим, впрочем, теперь и это в прошлом.
Пятьдесят лет прошло, посетовала его жена, это когда мы уже в вагоне сидели и металлическая радуга с призывом Бомбардир-добро-пожаловать-в-Берлин больше не давила нам на плечи, пятьдесят лет прошло, вздохнула она, но что бы он ни играл, хоть Брамса, хоть Вивальди, хоть Баха, все звучит по-ирански. А он сказал, это, мол, судьба, что они меня встретили и что я похожа на иранских женщин его детства, он, кажется, даже хотел сказать «на иранских матерей», а может, даже просто «на мою маму», но сдержался, только добавил, что это, не иначе, перст судьбы, ведь в исследовании семейных корней у меня наверняка гораздо больше опыта, чем у них, а мы вот оказались в одном поезде, и цель у нас, по сути, одна, если, конечно, возразила я, тягу к поискам исчезнувшего вообще можно назвать целью. И нет, никакая эта не судьба, продолжила я, ибо всеведущий гугл над нами все равно что бог, и он не дремлет, и, стоит нам начать что-то искать, он при малейшей возможности будет нам это подсовывать точь-в-точь как все остальное: если вы, допустим, в интернете принтер приобрели, он еще долго будет вам принтеры предлагать, а если школьный ранец покупали, у вас еще годы спустя реклама ранцев будет всплывать, не говоря уже о сайтах знакомств, а если про самого себя гугл запросить, рано или поздно даже однофамильцы исчезнут, останетесь only you[10], это все равно как если бы вы ногу вывихнули, захромали и тут же все вокруг хромать начали, весь город хромает, вроде как из солидарности, миллионы хромоногих, они образуют социальную группу, чуть ли не большинство, и как прикажете в этих условиях функционировать демократии, если получаешь только то, что уже когда-то искал, и сам оказываешься только тем, что ищешь, и ни мгновения не чувствуешь себя в одиночестве, ты в одиночестве всегда и ни единой секунды, хоть и безмалейшей надежды повстречать другого, и в поисках точно так же встречаешь только себя, господь нагугливает наши пути, следя, чтобы мы не выпадали из колеи, мне то и дело встречаются люди, ищущие то же, что и я, сказала я, поэтому мы здесь и встретились, на что старик заметил, дескать, это и есть судьба. Похоже, в экзегезе он продвинулся дальше меня.
И тут мне вспомнился мюзикл, который сколько-то лет назад и вправду произвел здесь фурор, ко-гда в городе со всех рекламных щитов на вас кричало только название «Les Misérables»[11], только название и больше ничего, без пояснений и иначе, чем нарекли экранизацию одноименной книги в немецком прокате, там это были «Невольники судьбы». Получалось, мюзикл обращается к каждому, каждого называет отверженным, словно каждый ежесекундно нуждается в утешении «ах ты горемыка, отверженный мой», или дает понять, что не ты один, все мы соединимся в отверженности, ведь перед этими гигантскими буквами, перед этим чудовищным пустырем в самом центре города все мы одиноки, все отверженные, не только другие, но и я. Вот так буквы лозунга под сводами вокзала заполняли нас своим эхом, словно мощные аккорды органа под куполом церкви, и никому, никому не было от них спасения.
Ну а потом я и в самом деле прибегла к услугам гугла, и оказалось, что «Бомбардье» одна из крупнейших в мире машино- и авиастроительных компаний, и этот Бомбардье, сопроводивший нас своим напутствием, как выяснилось, недавно запустил рекламную кампанию под лозунгом «Bombardier Your City». Скорость и надежность. И вот, осененные его благословением, мы мчимся в «Варшавском экспрессе» из Берлина в Польшу, среди шторок и салфеточек с фирменной эмблемой «WARS», нет, это не английское слово «войны», а сокращение, подразумевающее Варшаву, безобидное и старомодное, как «Star Wars»[12] и прочие войны непредсказуемо далекого будущего.
Глава первая. Весьма типичная история
Семейное древо
Генрих ГейнеНа севере диком стоит одинокона горной вершине сосна.
Поначалу я думала, что родословное древо это вроде новогодней елки, с украшениями и игрушками из старых картонных коробок: какие-то из шаров они ведь особенно хрупкие давно побились, зато иные ангелочки хоть и уродцы, но прочные, пережили все переезды. Как бы там ни было, новогодняя елка единственное семейное древо, какое мы знали: она покупалась к каждому Новому году, чтобы потом, накануне моего дня рождения, отправиться на помойку.
А еще я думала: достаточно будет просто рассказать о людях, случайно оказавшихся моими родственниками, и весь двадцатый век у тебя в кармане. Иные из представителей моего семейства рождены были и прожили в святой, хоть и неизреченной вере, что им предназначено исправить наш мир. Другие будто с неба свалились, не пускали корней, болтались туда-сюда, почти не касаясь земли, повисая в воздухе вопросительными знаками, этакими застрявшими в кроне дерева парашютистами. У меня в родне кого только не было, самонадеянно думала я, даже сельхозработник отыскался, учителей вообще полно, и провокатор был, и физик, и лирик, а главное легенд не счесть.
Итак, имелись:
революционер, примкнувший к большевикам и в подполье совершенно официально сменивший фамилию, которую все мы теперь уже почти сто лет носим
рабочие, трудившиеся на обувной фабрике в Одессе, о которых ничего больше не известно
физик, руководивший экспериментальным заводом реактивных двигателей в Харькове и сгинувший в пору чисток, причем приговор ему было поручено вынести шурину верность партии проверялась готовностью принести в жертву ближнего своего
герой войны по имени Гертруд, муж моей тети Лиды, родившийся во времена, когда страна объявила труд самоцелью, чтобы каждый работал много, потом еще больше, а потом еще, потому что передовики перевыполняли нормы, а труд главное достояние нации победившего пролетариата, вот так и вышло, что мой будущий дядя при рождении удостоился имени Герой Труда, сокращенно Гертруд
еще были Арнольд, Озиель, или Озилий, Зигмунд, Миша, Мария, Кажется Эстер, кажется, еще и вторая Эстер и госпожа Зискинд, глухонемая ученица Озиеля, обшивавшая весь город
много учителей, которые основали сиротские дома по всей Европе и обучали там глухонемых детей
Анна и Лёля, что лежат в Бабьем Яру, и все остальные, кто лежит там же
человек-фантом Иуда Штерн, мой двоюродный дед
павлин, которого мои дедушка и бабушка купили для глухонемых детей красоты ради
Роза и Маргарита, мои «цветочные» бабушки
Маргарите рекомендацию в партию в 1923 году давал сам Молотов, в будущем советский министр иностранных дел, об этом любили упоминать, желая подчеркнуть, что наша семья всегда была в центре событий
моя бабушка Роза, обладательница самого красивого имени среди всех женщин-логопедов, Розалия Озилиевна, прождавшая своего мужа дольше, чем Пенелопа
мой дедушка Василий, ушедший на войну и лишь сорок один год спустя вернувшийся к моей бабушке Розе. Она так никогда и не простила ему этих долгих странствий, хотя среди наших всегда найдется кто-то, кто вставит это «хотя», так вот, хотя, вякает этот кто-то, они целовались прямо у киоска возле метро, а ведь обоим уже за семьдесят было, отель «Турист» тогда только-только построили, хотя, опять-таки возражает моя мама, дедушка тогда уже из квартиры не выходил и отель «Турист» построили позже
другой мой дедушка, революционер, который не только свою фамилию сменил, но и своей матери в советской анкете новое имя-отчество вынужден был придумывать, в соответствии с запросами трудовой эпохи и своими литературными пристрастиями, покуда Анну Аркадьевну не припомнил, так Каренину звали, которая и сделалась, таким образом, моей прабабкой