Первые несколько страниц грязной и потрепанной школьной тетради пестрели детскими каракулями, столбикам арифметических примеров и примитивными небрежными рисунками. Далее начинались записи взрослого человека, заполнявшие оставшуюся часть тетради, – твердый мужской почерк, мелких и сжатых буквах которого угадывалась торопливость.
– Какое длинное послание, – удивился владыка. – Вероятно, Арнфельд потратил на него несколько дней.
– Но они провели в том доме довольно долгое время, не то ли, повелитель? – почтительно напомнил адъютант.
– Да, полагаю, так.
Бесцветные глаза владыки скользнули по первым строкам дневника:
– Я сам могу разобраться, что к чему. Приведи сюда женщину. У меня появилось к ней несколько вопросов.
– Слушаюсь, мой повелитель. Я мигом. Адъютант выбежал из комнаты, и Прим‑Интеллект углубился в чтение.
Вновь зазвенели колокольчики. Дверь беззвучно открылась, и вслед за адъютантом в комнату вошли два охранника, между которыми шагала женщина. При более благоприятных обстоятельствах она могла бы считаться миловидной, подумал владыка; даже сейчас ее волосы, словно спутанные нити золотой паутины, переливались на свету и сияли тысячью искр. Но худое и бледное лицо портили покрасневшие от слез глаза, а тело сотрясала непрерывная дрожь.
– Кристин Хоторн, – произнес он без всякого вступления, – вы видели раньше эту тетрадь?
Его голос звучал тихо и невыразительно. В мгновение ока преобразив свои голосовые связки, он заговорил на английском почти без акцента.
– Где моя девочка? – закричала она. – Что вы с ней сделали?
– Пока о вашем ребенке заботятся, – ответил он. – И если вы будете оказывать нам содействие, его вам со временем вернут.