Чужбина, сам понимаешь, сердце не радует, хоть и солнце там светит вроде бы и также и дождичек идет. Неньку нельзя понять, ее можно услышать сердцем. Когда ты скачешь на коне галопом, а в ушах шум ветра жизнь радует тебя. Кажется, что нет ничего больше и важнее, чем необъятная степь.
О как заговорил, остановил меня Станислав. Может, ты не туда пришел? Сказать умеешь, злотые и червонцы, по тебе вижу, водятся. Чего тебе еще надо? Женщину, если захочешь, можешь здесь найти и молодую.
Характерник я. Надо сделать то, что не успел, поскольку в плен попал. В этом мое призвание.
Ладно, посмотрим, на что ты горазд. Дела у меня. С Рушайлом переговоришь. Он сейчас подойдет. Тима, ты где? прикрикнул атаман.
На его зов откуда-то из ближайшего куреня, стоявших один возле другого, показался казак лет сорока. Он быстрыми шагами приблизился к нам, остановившись в двух шагах и широко улыбаясь, всем своим видом показывая, что доволен нашим появлением здесь.
Сын, сразу определил Тимофей. Детям здесь не место.
Сказав фразу, Рушайло усмехнулся.
Мы сейчас же уедем в лагерь, пообещал я.
Станислав в это время уже ушел. Дождавшись, пока он удалится на значительное расстояние, Тимофей, с хитринкой взглянув на меня, спросил:
Меня подучишь, а то я что-то засиделся?
Пришел мой черед усмехаться.
Кое-что покажу, но для обретения прочных навыков нужна постоянная работа хотя бы на протяжении двух-трех лет.
Так я кое-что умею. Могу показать.
Тимофей сразу же перешел к делу и, присев, положив руки одну на одну перед собой, начал лихо выплясывать гопак, выбрасывая ноги вперед. Он недолго продолжал это занятие. Слегка запыхавшись, спросил:
Как получается?
Лихо танцуешь, но силы в движениях нет, честно ответил я.
Почему? искренне удивился Тимофей.
Долгий разговор. Приедешь в лагерь, там кое-что расскажу. Ты мне лучше скажи, почему это Станислав говорит, что его хотят сместить? Он неплохо справляется с обязанностями атамана.
В ответ Тимофей вздохнул, упер руки в боки, нижними зубами пару раз провел по верхней губе, едва касаясь ее, потом прищурил правый глаз, слега почесал затылок, а потом признался:
Дмитро Литовец метит на это место. Его поддерживают Кайда и Грицько Мамута. Из старшины некоторые тоже за его назначение. Ты же сам понимаешь, что сейчас творится. Куда не глянь, одни враги. Поляки реестр обещали, а теперь все забыто. Мы вообще кто для них, холопы панские. Так бы и порезал сабелькой, признался Рушайло.
Порезать-то можно, да ответ будет.
Оно-то так, вздохнув, согласился Тимофей и добавил: Ругают за глаза Станислава, говорят, что он законов сечевых не выполняет, что сам по себе. Что многим в курене приют дает, а они того не стоят, не умеют делать того, что надобно разведке. Да чего только не болтают.
И что же говорят?
От тебя ничего не утаишь, грустно усмехнулся Рушайло и сразу посерьезнел. Вроде бы как хлопцы немного того
Яснее изъясняйся, а то я что-то не пойму тебя.
Да чуть ли не забияками и разбойниками называют некоторых молодцов
Но не в этом главное, догадался я.
Строкатое (разношерстное) у нас воинство. Рыцарские (законы чести) законы соблюдают, да не туда смотрят, когда глаза на небо поднимают
Я усмехнулся. Не понять осторожного Рушайло было несложно. Казаки из куреня явно не вписывались в привычные рамки и бога, как того хотели некоторые, не почитали. Из-за этого у Станислава и не только у него были проблемы. Никто никого, конечно, не упрекал, но упрямый казацкий характер явно мозолил глаза некоторым «пастырям». Впрочем, это было только начало, присказка. Сказка же началась сразу же после того, как я с сыном прибыл в казацкий лагерь, расположенный совсем рядом с Базавлуцкой Сечью. Располагался он на одном из многочисленных днепровских островов. Тут даже дубы росли, что было добрым знаком.
Встретили меня радостно. Атаманом среди двух десятков казаков был Николай Пластунець, широкоплечий и тямущий (сообразительный) казак роста чуть выше среднего. Его заместитель Иван Кулеба, по-братски обнял меня, приговаривая:
Пришел-таки к нам, как и обещал, не забыл хлопцев. Тут у нас не только шалаши, даже хатинки (домики) есть. Все, как ты говорил, сделали. И до берега недалеко. Что тут плыть?
Жестом Иван указал на привольно текущие воды Днепра, неторопливо несшего свои воды в Черное море.
Татар замечали или кого-то из разведчиков?
Вокруг нашего места точно за три последних дня никого не было, поразмыслив, сообщил Иван. Но, сам знаешь, ничего утверждать нельзя
И каково оно быть оркуном (предводитель казацких батек, который избирался в кругу характерников на два-три года)? неожиданно спросил меня Николай.
Я слегка прищурился. Мне показался несколько странным такой вопрос, но не ответить я не мог.
А что, я казаком перестал быть или власть какую-то особую получил?
Оно-то так, но все-таки, говорят, что у оркунов особая сила, возразил Николай, искоса поглядывая на меня, как бы ожидая моего подтверждения.
Сила? Какая сила? Ничего особенного, тренируйся и у тебя все получится.
Это ты, батька, загнул, сразу же вклинился в беседу Иван. Ты же каждый день не тренируешься, а нас убеждаешь в том, что не делаешь сам.
Так я по-особому живу, а это и есть тренировка. Надо же знать, как тренироваться.
И тут Иван, желая проверить меня, совершил ошибку. Он хотел резко выхватить саблю из-за пояса, но сделать это не смог, так и замер, слегка открыв рот.
Что, не пускает? участливо поинтересовался я.
Ответить Иван не смог, зато все понял Николай и тихо засмеялся. За ним засмеялись казаки, находившиеся рядом. Уж очень комичен был вид Ивана.
Оце (вот это) так проверил. На тебя что, трясця напала или ты закляк (замер), как будто тебя заворожили?
Иван между тем ответить не мог. Вместо него это сделал я:
Сейчас попустит. Но ты сам виноват. Не надо было за саблю хвататься.
Силен ты, почти шепотом откликнулся Иван. Не зря тебя оркуном избрали. Нас научишь?
Вы сами научитесь. Тут думать нужно, сопоставлять, чувствовать момент. Жить нужно по-особому, тогда и на тренировки можно по-другому посмотреть.
Ничего ты толком и конкретно не говоришь, даже почти обиделся Иван.
Это потому, что ты привык слышать «да» или «нет». А жизнь она многолика.
На все ответ батька найдет, усмехаясь, проговорил подходящий к нашей группе Степан Голпа. Что вы к казаку пристали. Оглядеться ему дайте, место, где переночевать можно, укажите. Видите, с сыном приехал. Не боишься? У нас рядом татары шалят, турок проказничает. Мало ли шаек в поле бродят, да и к Великому Лугу забредают
Да, сразу же озаботился Николай. Вначале дело, а потом уже расспросы. У костерка посидим?
А то как же. И посидим, и поговорим о жизни, глядя на пламя, может, что и вспомним, полушутя ответил я.
О жизни своей расскажешь? сразу же поинтересовался Иван.
Может, что и расскажу. А что о ней говорить? Воевал и обучал, а в перерывах, вот, сделал я едва заметный жест, указывая на сына, женился, да детей сделал.
Славно, стало быть, пожил, обобщил Иван, вздыхая.
А ты не завидуй, упрекнул его Николай. Батька дело говорит. Он тебе ничего рассказывать не должен. Что в той Франции? Те же господа и подневольные люди.
Если бы только они, отреагировал я, вздыхая.
Вспомнились былые приключения. Их изложу в отдельной книге. Иезуиты, их тайная полиция, едва меня не приговорила, а то бы запытали, уличив в связях с дьяволом. И что самое пренеприятное, в священников вошли воплощения тьмы и темных энергий. Глянешь на них и видишь: рожки растут на голове, задевая чепчики. Вот они и их поверенные и лютуют. Когда пытают, да на кострах заживо жгут, энергии много выделяется. Ею самые разные существа и сущности питаются. Такая вот вера. И где тут откровение? Только в одном: сбежал тебе повезло, а попался не взыщи. Шкуру в пыточной заживо спустят.