Ну и ладно. Его дело ему виднее. Тем более, мужик он у тебя здоровый вон кабан какой По почкам, сказал, почти не били. Кости все целы, главное. Локтевой сустав немного Но мы справились сами.
Во время осмотра дед действительно как-то резко дернул и слегка повернул левую, сильно ободранную, с синяками и подтеками, руку «мужика» тот коротко хрипнул и покрылся зеленоватой бледностью.
Все поправимо, если будешь действовать строго по моей схеме. Готова?
Дед серьезно взглянул на размазанную Маню у той никак не получалось «собраться».
Готова, спрашиваю? Тут надо не только писать, но главное понимать, что делаешь. Если твой Алексей тебе дорог, дочка. Ну?
Готова, выдохнула Маня.
Слушай меня внимательно. Пиши. Сходишь на станцию, в аптеку, и купишь
Схватив укатившуюся на край стола ручку, Маня начала записывать.
Все, дочка. Я пошел. Веркин дед встал. Счастливо оставаться. Если что обращайся к Верке. Она тут все знает мы же родом отсюда, и будет здесь до родов, в Москву не поедет. А Толик он туда-сюда мотается, то в Москве, то здесь. Имей ввиду.
Постой, отец, неожиданно раздался хрип с железной кровати. Подойди
Дед подошел к «больному».
Ты в корень зришь, отец, все правильно ухватил, превозмогая боль, сквозь зубы сипел «мужик».
Я пожилой человек, сынок Старик. Да-а-авно не ребенок мне объяснять не нужно. К тому же врач, военный хирург как-никак.
Ты ничего не видел, отец, и никого Короче, ты меня понял, отец идет?
Дед хмыкнул.
Идет, идет Не волнуйся. Сказал же я не ребенок. Мог бы и не просить, усмехнулся дед и направился к двери. Ничего, оклемаешься Ты мужичок по всему крепкий. Ну, а дальше смотри сам, сынок. Счастливо, ребята.
И дед ушел.
А «ребята» остались.
* * *
Так. Надо успокоиться.
Покосившись на бумажки с записями, Маня встала из-за стола.
Все обдумать. И спокойно решить, как жить дальше хотя бы в ближайшее время.
Взглянув в сторону мужика тот лежал неподвижно Маня устроилась перед Notebookом и пошла гулять по интернету.
Во-первых, это отвлекает. И так проще думать.
Посмотрела почту. Ничего.
Вот и славно.
Так. Что мы имеем?
Зачем я в это ввязалась?!
Не знаю.
Вернее, это получилось само собой.
Я не могла его оставить лежать там в этот перелесок редко кто ходит. «Мужик» не мог шевелиться, и за ночь его бы зажрали комары и мошка это точно.
Он не пьянь, не бомж, а непонятно кто.
Избитый кем-то, кого очень боится.
На помощь никого звать не хотел и ей не разрешил. Сказал ищут, узнают добьют.
Значит она, Маня, просто чисто по-человечески, его пожалела и временно приютила.
Просто сделала доброе дело незнакомому человеку. Такое и в современной жизни бывает ну, или должно бывать. Хотя бы иногда.
И что? Ничего уж такого в этом нет ненормального.
Вот даже собак бездомных, подбитых и больных, бодрилась и успокаивала себя Маня, сейчас подбирают, лечат и раздают в хорошие руки. Вся Москва в подобных объявлениях, Маня уже с этим сталкивалась, энтузиастов полно и они неплохо наладили дело. Кстати, Таня, Манина подруга, взяла по такому объявлению очень славную беспородную собачку с подбитой лапкой Фросю.
Маня сама в детстве упорно подбирала собак, особенно больных и особенно зимой, замерзающих на лютом морозе, и приводили или приносила их домой. Но мама не разрешала. А Маня рыдала
Впрочем, об этом лучше всего сейчас не вспоминать и не думать.
У мамы, слава Богу, все хорошо в настоящий момент вернее, уже давно. Она 10 лет назад вышла, наконец, замуж за немолодого поляка, и живет с ним недалеко от Варшавы в маленьком местечке, родила напоследок еще двух детей. И обрела свое счастье, одним словом.
Вот только к Мане окончательно потеряла интерес с тех пор, как вышла замуж и уехала в другую жизнь. Как будто вычеркнула.
Отмотала «назад» и стерла.
Брата и сестру Маня никогда живьем не видела только на фото. Года три назад Маня вдруг получила конверт с семейной фотографией на фоне сельского домика, на обратной стороне была надпись: «Это мы». И все. Ни привета, «ни здравствуй, дочка!», ни «как поживаешь?», ни даже подписи «мама», никакой приписки или письма в конверте, ни звонка ни до, ни после ничего, кроме лаконичного «Это мы».
Они
Ну и ладно. Маня не обижалась давно привыкла.
Так, так так.
Пусть там, в своей Польше, живет да радуется, своей новой жизнью.
Прежняя жизнь, для мамы что-то безрадостное, унылое и неприятное, болезненное.
Потому-то и стерла все.
И Маню заодно.
Маня включила какой-то сериал.
Так. Вернемся к нашим баранам.
Ничего страшного не происходит вроде. Просто завтра я схожу на станцию, в аптеку, и
Ой, таблетку забыла выпить!..
И ржавая проволока опять повернулась и острым концом продрала Маню где-то за грудиной, сжала за горло и вонзилась в правый висок.
Это было как внезапный разряд тока видение-вспышка, удар, боль Мука. Неотступная мука.
Маня кинулась за спасительной капсулой единственно возможный вариант, чтобы жить, вернее, хоть как-то существовать.
А пока запивала таблетку, вздрогнула от неожиданной мысли да так, что чуть не выронила чашку, расплескав из нее половину воды.
Мысль, пронзившая Маню, была странной.
Выходило, что пока она валандалась с этим «мужиком», неумолимо затягиваясь как бы помимо своей воли, как резиновый сапог в топкое болото, в какую-то неправдоподобную, жуткую историю привычная боль не терзала ее, отпустила временно.
Это было странно. И непривычно.
Короткие посиделки на «пеньке», этот «сон наяву», бессмысленное забытье в перелеске, разумеется, не в счет.
Странное ощущение. Такого с Маней с тех самых пор никогда не бывало. Не отпускала ее пытка ни при каких обстоятельствах ни благоприятных, ни стрессовых, вроде сегодняшних.
Никогда.
Ни, когда, пережив «сердечную блокаду» непосредственно сразу после произошедшего, она лежала в «нервной» клинике два раза по два месяца и ей там даже делали, помимо прочего, какой-то «инсулиновый шок», потому что она тогда совсем перестала есть не могла.
Ни, когда пыталась найти спасение в религии, с головой погрузившись в церковную жизнь последнее убежище несчастных, неприкаянных душ.
Не получилось. Хотя Маня была верующим человеком. Но нормально, глубинно верующим без фанатизма и ожесточения.
Дело в том, что Мане казалось, точнее, чувствовалось, что все вся жизнь с ее горестями и плюсами, и даже церковью одно. А то, что ее терзало иное.
Маня, с тех самых пор, видела все как бы со стороны. Все люди, вся жизнь отдельно, по одну сторону. А она, Маня, со своей непоправимой болью отдельно, по другую сторону пропасти. И эту пропасть уже никогда не преодолеть.
Никогда.
Пожизненный приговор. Маня ясно отдавала себе в этом отчет.
И вдруг просто забыла часа на два, внезапно очутившись на другой стороне там, где свет, где все люди и вся, пусть такая разная, жизнь.
Что-то нереальное. Непередаваемое, давно забытое ощущение продолжающейся жизни.
Без обреченности. Без приговора. Без боли. Непереносимой до такой степени, что спасение от нее было только одно простое и ясное.
Доступное каждому, кому невмоготу жить.
Проще говоря, последний ход «ход конем по голове».
А сейчас вроде что-то изменилось или
Нет. Не стоит обольщаться.
Часом раньше, часом позже, но
Все вернулось.
Как и тогда, когда вся эта эпопея с «нервными клиниками» и постоянными «походами в храм» кончилась тем, что Маня просто села на таблетки, очень сильные антидепрессанты швейцарского происхождения, которые привозил или заказывал для нее Вадик, муж все той же Татьяны.
Так и должно быть. «Спасение» вряд ли возможно. Чудес не бывает.
Руки у Мани дрожали, ей захотелось пить. Взяв чашку, она чуть не расплескала воду на клавиатуру.
Маня давно уже не посматривала никакой сериал. Она сидела, остекленело глядя перед собой.
Лекарство потихоньку начало действовать. Маня глубоко вздохнула и вяло пошевелила «мышью».