«Они сожгли тебя, думала она, и ты лежала в развалинах. Но стереть тебя с лица земли они не смогли. Нет, не смогли. И ты вновь поднимешься, такая же широкая и нарядная, как была когда-то!»
Шагая по Персиковой улице в сопровождении Мамушки, семенившей рядом вперевалку, Скарлетт обнаружила, что народу на тротуарах ничуть не меньше, чем во время войны, что жизнь кипит и бурлит в этом возрождающемся городе, и кровь закипела в ее жилах как тогда, давно, когда она впервые приехала к тете Питти. Казалось, ничуть не меньше повозок подскакивало и подпрыгивало на грязных рытвинах и ухабах только не было среди них санитарных фургонов с конфедератами, и ничуть не меньше лошадей и мулов было привязано к столбам у деревянных навесов над входом в магазины. Однако лица людей, заполнявших тротуары, были столь же непривычны для Скарлетт, как и большинство фамилий на вывесках, это были люди новые: неотесанные грубые мужчины, безвкусно одетые женщины. И черным-черно от негров они стояли без дела, подпирая стены, или сидели на краю тротуара, глядя на проезжавшие мимо коляски с наивным любопытством детей, впервые попавших в цирк.
Вот они, наши вольные ниггеры, фыркнула Мамушка. Понаехали из деревень должно, в жизни и коляски-то не видали. А уж до чего рожи нахальные.
И в самом деле нахальные, подумала Скарлетт, ибо они беззастенчиво разглядывали ее; впрочем, она тотчас забыла о них, вновь потрясенная обилием синих мундиров. Город был полон солдат-янки: пешие, верхами, в армейских фургонах, они были всюду слонялись без дела по улицам, выходили пошатываясь из салунов. «Никогда я не привыкну к их виду, подумала Скарлетт, сжимая кулаки. Никогда!» И бросила через плечо:
Поторопись-ка, Мамушка, давай выбираться из толпы.
Вот только уберу с дороги это черное отродье, громко заявила Мамушка и так замахнулась саквояжем на чернокожего паренька, лениво вышагивавшего перед ней, что он отскочил в сторону. Не нравится мне этот город, мисс Скарлетт. Слишком в нем много янки и всякой вольной шушеры.
Конечно, приятнее, где нет такой толпы. Вот пройдем Пять Углов, сразу лучше станет.
Они осторожно перебрались по скользким камням, специально брошенным для пешеходов, через грязную Декейтерскую улицу и двинулись дальше по Персиковой здесь народу было уже гораздо меньше. Вот они поравнялись с часовней Уэсли, возле которой Скарлетт, задыхаясь, остановилась в тот день в 1864 году, когда бежала за доктором Мидом, она взглянула на часовню и рассмеялась, громко, отрывисто, невесело. Острые, много повидавшие глаза Мамушки вопросительно, с подозрением посмотрели на нее, но старуха так и не сумела удовлетворить свое любопытство. А Скарлетт вспомнила, как она боялась, и презирала себя сейчас за это. Страх прижимал ее тогда к земле, он разъедал ей внутренности: она была в ужасе от этих янки, в ужасе от предстоящего рождения Бо. Сейчас она лишь дивилась тому, что была до такой степени напугана напугана, как дитя громким шумом. Каким же она была младенцем, если думала, что янки, пожар, разгром Юга самое страшное, что ей придется пережить! Какая это чепуха по сравнению со смертью Эллин и провалами в памяти Джералда, по сравнению с голодом и холодом, с тяжелой работой и вечным кошмаром неуверенности в завтрашнем дне. Как просто казалось ей сейчас проявить мужество перед лицом армии завоевателей и как трудно противостоять опасности, угрожающей Таре! Нет, ничто ей больше не страшно ничто, кроме нищеты.
На Персиковой улице появилась закрытая карета, и Скарлетт стремительно шагнула к краю тротуара, чтобы взглянуть, кто едет, ибо до дома тети Питти все еще оставалось несколько кварталов. Карета поравнялась с ними, и они с Мамушкой уже наклонились вперед, а Скарлетт, изобразив на лице улыбку, готова была окликнуть возницу, как вдруг в окне показалась голова огненно-рыжая голова в прелестной меховой шапочке. Обе женщины мгновенно узнали друг друга, и Скарлетт поспешно шагнула назад. Она успела заметить, как, раздув ноздри, презрительно фыркнула Красотка Уотлинг, прежде чем исчезнуть за занавесками. Любопытно, что первым знакомым лицом, которое увидела Скарлетт, было лицо Красотки.
Это еще кто такая? подозрительно спросила Мамушка. Она вас знает, а не поклонилась. Вот уж отродясь не видела, чтоб у человека были такие волосы. Даже у Тарлтонов и то не такие. Похоже ну прямо будто крашеные!
Они и есть крашеные, отрезала Скарлетт и пошла быстрее.
И вы знаетесь с крашеной женщиной? Да кто она такая, спрашиваю я вас.
Падшая женщина, коротко пояснила Скарлетт, и я даю тебе слово, что не знакома с ней, так что перестань мне докучать.
Господи Иисусе! ахнула Мамушка и, разинув рот, с жадным любопытством уставилась вслед карете. Она не видела падшей женщины с тех пор, как уехала с Эллин из Саванны, а было это более двадцати лет назад, и сейчас очень жалела, что не пригляделась повнимательнее к Красотке.
Ишь ведь как хорошо одета-то, и карета-то какая хорошая, и кучер есть, пробормотала Мамушка. О чем это Господь-то наш думает: всякие дурные женщины живут себе припеваючи, а мы, люди праведные, ходим голодные да босые.
Господь давно уже перестал о нас думать, резко бросила Скарлетт. И не смей говорить мне, что мама переворачивается от этих моих слов в гробу.
Скарлетт очень хотелось чувствовать, что она и добродетельнее Красотки, и в других отношениях превосходит ее, но ничего не получалось. Ведь если ее затея увенчается успехом, она может оказаться в одном положении с Красоткой и на содержании у одного и того же человека. И хотя она ничуть не жалела о своем решении, однако была несколько обескуражена, ибо теперь оно предстало перед ней в истинном свете. «Сейчас не стану об этом думать», сказала она себе и ускорила шаг.
Они прошли то место, где был раньше дом доктора Мида, от него осталась лишь пара каменных ступенек да дорожка, бегущая в никуда. Да и там, где прежде стоял дом Уайтингов, была лишь голая земля. Исчезли даже камни фундамента и кирпичные трубы, зато остались следы от колес фургонов, в которых все это увезли. А вот кирпичный дом Элсингов продолжал стоять под новой крышей и с новым вторым этажом. Дом Боннеллов, неуклюже подлатанный, с дощатой крышей вместо черепичной, выглядел все же обитаемым, несмотря на свой жалкий вид. Но и в том и в другом ни лица в окне, ни человека на крыльце, и Скарлетт даже обрадовалась этому. Ей сейчас ни с кем не хотелось говорить.
А вот показался и дом тети Питти с новой шиферной крышей и ярко-красными кирпичными стенами, и сердце Скарлетт забилось живее. Какое счастье, что Господь не сровнял этот дом с землей тогда его бы уже не отстроить. Со двора выходил дядюшка Питер с корзиной для покупок в руке, и, когда увидел Скарлетт с Мамушкой, спешивших по тротуару, широкая удивленная улыбка расползлась по его черному лицу.
«Так бы и расцеловала сейчас этого старого дурака до чего ж я рада его видеть», подумала Скарлетт обрадованно и крикнула:
Скорей беги искать тетину «обморочную бутылочку», Питер! Это и вправду я!
В тот вечер на ужин у тети Питти были неизбежная мамалыга и сушеный горох, и Скарлетт дала себе слово, что эти два блюда исчезнут с ее стола, лишь только у нее заведутся деньги. А деньги у нее будут, какой бы они ни достались ей ценой, причем столько, чтобы их с лихвой хватало платить налоги за Тару. Так или иначе, рано или поздно, но у нее будет много денег она добудет их, даже если пришлось бы пойти на убийство.
Сидя в столовой при желтом свете лампы, она осторожно принялась выспрашивать тетю Питти, как обстоят у нее дела с деньгами: а вдруг семья Чарльза сумеет одолжить ей нужную сумму. Выспрашивала она без околичностей, напрямик, но Питти, радуясь возможности поговорить с родным человеком, даже не замечала, что подвергается допросу. И со слезами, во всех подробностях рассказывала о своих бедах. Она просто понять не может, говорила тетя Питти, куда девались деньги, и фермы, и участки в городе, но, так или иначе, все куда-то исчезло. Во всяком случае, так сказал ей братец Генри. Он не смог заплатить налог на землю, и все, чем она владела, за исключением этого дома, все пропало. А ведь дом-то этот Питти все время об этом помнила вовсе и не ее, он собственность Мелани и Скарлетт. Братец Генри еле наскреб денег, чтобы заплатить за него налог. Он, правда, каждый месяц дает ей немного этим она и живет, и хотя очень унизительно брать у него деньги, но ничего не поделаешь приходится.