Тендеренда-фантаст - Набатникова Татьяна Алексеевна

Хуго Балль

Тендеренда-фантаст

Хуго Балль. 1927 год

© Wallstein Verlag, Göttingen, 2011

© Книгоиздательство «Гилея», 2013

O vous, messeigneurs et mes dames,

Qui contemplez ceste painture,

Plaise vous prier pour les aˆmes

De ceulx qui sont en sepulture.

Saint Bernard[1]

I. Взлёт пророка[2]

Однажды обнаруживаешь себя в суматохе воображаемого города. Тут ожидают пришествия нового Бога. Доннеркопф (который больше нигде в романе не появится) перебрался на жительство на башню и распространяет оттуда всевозможные бюллетени якобы о текущем положении дел. Начинается тёплый вечер. Выступление шарлатана, который возвещает на ярмарочной площади вознесение. Для этого он выдумал собственную теорию, которую пространно излагает. Однако вознестись ему не удаётся из-за скепсиса публики. И какие последствия это имело.

В тот день Доннеркопфу не дали присутствовать на торжественном акте. И вот, он сидел перед атлантами и людьми, собравшимися в кружок, и возвещал премудрость высших сфер. Он свешивал с башни длинные свитки папируса, изрисованные значками и животными, и тем самым предостерегал народ, стоявший кучками, от крикливых стай ангелов, которые в ярости кружили вокруг башни. А кто-то в этот день носил по городу на длинном шесте табличку, на которой было начертано:

К пришествию нового божества город готовился постом и слабительным, и уже находились люди, желающие толпой идти ему навстречу. Высказывалось предостережение, гласившее, что ежели кто будет осматривать колёса с колоколами, закреплёнными на окружности, или войдёт в башню, сложенную из чего попало, тот, будучи схвачен без специального разрешения, на месте живьём подлежит смерти. Была свежевыдута причинная связь и выставлена у всех на виду на пожирание священными пауками. С трещотками и волынками двигались, заламывая руки, крестные ходы и чайные процессии людей искусства и науки. Но в воздухе носились водяные знаки, и изо всех дыр торчали стеклянные шприцы.

И вот, над рыночной площадью, словно так и надо, шествовал сизоликий пророк, обращаясь к смеющимся домам, звёздам, луне и народу и говоря:

«Лимонно-жёлтое стоит небо. Лимонно-жёлтые стоят поля души´. Мы склонили головы к земле и широко раскрыли уши. Мы растянули парусами фартуки и рясы, и спина из взрывного фарфора проглядывает там и сям.

Истинно говорю вам: моё смирение обращено не к вам, а только к БОГУ. Всякий взыскует счастья, до которого он не дорос. Ни у кого нет столько врагов, сколько он мог бы иметь. Человек несбыточная фантазия, чудо, божественная случайность, полная коварства и двоехитрости.

Однажды я сам неузнаваемо погряз в любопытстве и подозрительности. И вот, я повернул назад и вошёл. И вот, тут горели свечи, капая мне на череп. Но моим первым познанием было вот что: малое и великое это безрассудство. Великое и малое это релятивизм. И вот, мой палец высунулся наружу и обжёгся о солнце. И вот, стрелка башенных часов процарапала почву улицы. Но вы полагаете, что чувствуете, и вас самих расчуют».

Он сделал паузу, чтобы прочистить себе ухо, и бросил взгляд на пятый этаж четвёртого здания. Там из окна высовывалась розово-шёлковая ножка Люнетты. На ней сидели два крылатых существа, сосущие кровь.

И пророк продолжил:

«Истинно, ни одна вещь не такова, какой выглядит. Она одержима духом жизни и кобольдом, который замирает, пока на него смотрят. Но стоит его разоблачить, как он преображается и становится страшен. Я годами носил тяготу вещей, которые хотели своего освобождения. Пока я не увидел и не постиг их размера. Тут во мне взыграла страсть. Жизнь ужасна! Тогда я простёр руки для защиты и полетел, понёсся стрелой над крышами».

Как можно заметить, пророк, зачарованный музыкой собственных слов, не произнёс никаких неисполнимых обещаний. Шумно всплёскивая обеими ладонями, он поднялся, пролетел, словно на пробу, изрядный отрезок пути по вечернему небу, но потом заложил вираж и с несколькими подскоками приземлился.

Люди, по пояс высунувшиеся из окон со всех сторон ярмарочной площади, были напуганы, но в недоверчивой досаде мотали головой, поскольку это зрелище неприятно поразило их, размахивали что есть мочи солёными трубками и принесёнными бумажными фонариками, крича:

«Увеличительное стекло! Увеличительное стекло!»

Поскольку стало известно, что пророк в своих приёмах часто применял одно из таких стёкол, люди полагали, что всё происходящее не более чем махинация пророка, который подобными инструментами маскирует свои уловки. Был также забавный эпизод, в котором одна любопытная женщина, которая слишком сильно размахивала древком флага, сорвалась и, подхваченная вечерним ветром, полетела над крышами в сторону востока. Далее: взлетал петух с растрёпанным серпом над веерами дам; это считалось знаком находчивого тщеславия.

Пророк, сокрушённый и обескураженный, и впрямь вынул из кармана увеличительное зеркало. Зеркало, кстати, размером с русские качели, какие можно увидеть на ярмарках. Чрезвычайно тонкой шлифовки стекло в серебряной оправе, изящно закреплённое на длинной деревянной ручке. Он поднял это зеркало над головой, приняв трагическую позу, внезапно дёрнулся вверх, разбив зеркало; осколки зазвенели, а он исчез, растаяв в жёлтом море вечера.

А осколки разбитого волшебного зеркала порезали дома, порезали людей, скот, танцовщиц на канате, жерла шахт и всех неверующих, так что число порезанных нарастает день ото дня.

II. Карусельная лошадка Йоханн

Дело было летом 1914 года. Фантастическая община поэтов почуяла неладное и приняла решение своевременно спасти их конька Йоханна. Как конёк поначалу упирается, а потом соглашается. Блуждания и препятствия под предводительством некоего Беньямина. В дальних странах им встречается вождь Зарево[4], который оказывается полицейским провокатором. С этим связано историологическое замечание о родах полицейской суки в Берлине.

«Известно одно,  говорил Беньямин[5].  Интеллигенция это дилетантизм. Интеллигенции больше не удастся одурачить нас. Они вглядываются внутрь, мы выглядываем наружу. Они иезуиты выгоды. Такого интеллигента, как Савонарола, не бывает. Такой интеллигент, как Манассе, бывает. Ваша Библия это свод гражданских законов».

«Ты прав,  сказал Йопп.  Интеллигенция подозрительна: сообразительность увядшего начальника рекламного отдела. Объединение аскетов «Уродливые ляжки» изобрело платонические идеи. Вещь в себе в наши дни это средство для чистки обуви[6]. Мир обнаглел и полон эпилепсии».

«Довольно,  сказал Беньямин,  мне становится дурно, когда я слышу о законах или о контрастах, и об итак, и о следовательно. Почему зебу должен быть колибри? Я ненавижу сложение и подлость. Чайку, которая красуется на солнце своими раскачиваниями, следует оставить в покое и не говорить ей итак, она от этого страдает».

«Итак,  сказал Штизельхеер,  давайте укроем карусельную лошадку Йоханна[7] в безопасном месте и пропоём песню о чудесном».

«Не знаю,  сказал Беньямин.  Всё-таки лучше было бы обезопасить карусельную лошадку Йоханна. Налицо предзнаменования того, что предстоит худшее».

И действительно, налицо были признаки, что худшее предстояло. Была найдена голова, которая безудержно кричала: «Кровь! Кровь!», а её скулы поросли петрушкой. Термометры стояли полные крови, а разгибающие мышцы больше не действовали. В банкирских домах дисконтировали песню «Стража на Рейне»[8].

«Хорошо, хорошо,  сказал Штизельхеер,  давайте спасём карусельную лошадку Йоханна от опасности. Неизвестно, что может произойти».