Марк Ивин
Скворцов
Перелётные птицы мигрировали на юг. На долгие полгода смолкло их пение. Наступила зима. Лес опустел и обнажился. Поля покрылись искрящимся снегом и смолкли в суровой тиши. Выйдешь на улицу никого. Даже мысли и те замерзают. Ветер бродит, заваливая непролазными сугробами калитки посёлков на окраинах. Что в такие морозы можно делать за порогом? Добрый хозяин собаку на улицу не выгонит.
Белым покрывалом укрыло весь город, и он спал, как медведь в исполинской берлоге. Зато проснулся Скворцов. Да не так чтобы просто поутру, а проснулся именно душой.
«Э-эх, подумал, что-то не вспомню, когда я в последний раз так просыпался: самостоятельно, без будильника? Ну, надо же!»
Высунув один глаз из-под одеяла, Скворцов посмотрел на окна, почти доверху затянутые инеем.
«Изумительно!»
Сквозь стёкла тёмно-синим свечением проглядывало декабрьское утро.
«А жизнь-то вот она! Что же я сам себе порчу её?! заскребли Кешу мысли. Замусорил я жизнь свою. Захламил! А ведь у меня это душа есть!»
Отбросив одеяло, он присел на краешек кровати. По полу потянуло холодком. Скворцов натянул шерстяные носки, трико, майку и направился к умывальнику.
Растёр лицо, уши. «А Танька то бросила вчера! Беда!» Кеша вмиг вспомнил подробности минувшего дня.
«С другой стороны, может, так и к лучшему?» поморщился он и произнёс вслух:
Тьфу ты его, нелёгкая!
«Столько бегал за ней! От любви сгорал А она всё не решалась «да» или «нет» вразумительно сказать. До вчерашнего утра. Ну, теперь-то хоть считать себя свободным могу. Официально! Больно, конечно. Но лучше уж так, чем вечное это ожидание и самоистязание. Устал я надеяться! Всё! Теперь для себя жить стану! И к друзьям вернусь».
Давно я их, к слову, не видел, пробубнил Скворцов, разглядывая в зеркале собственное отражение и размахивая зубной щёткой, паста с которой брызгами разлеталась в стороны. Надо бы встретиться! Со всеми.
Идея эта так его вдохновила, что впервые за долгие месяцы он почувствовал радость и даже некоторый прилив сил. Мысли его на некоторое время отвлеклись от Тани
«Чем себя занять-то теперь? В первую очередь? Новый год ведь скоро! И выборы! Чёртовы выборы! Работой опять нагрузят, не провернёшь Нет! Хватит с меня! Уволюсь! Сегодня же!»
Последняя мысль Кеше понравилась особо. Он аж подпрыгнул от восторга, удивившись столь простому и приятному решению. И вдобавок тряхнул кулаком. Непонятно кому. Ведь кроме него в комнате никого не было. Зато так дерзко, будто сразу всему отечественному парламенту кулак показал: дескать, мы ещё посмотрим, как вы запляшете, когда я уйду. Взвоете! Шага самостоятельно без меня ступить не можете! А исчезну накануне выборов ваших вот потеха-то будет!
И Иннокентий действительно засмеялся. Громко, радостно и свободно. И даже с любопытством прислушался к звучанию собственного смеха так давно он его не слышал именно таким: настоящим.
Сварил кашу. Поел неспешно, с наслаждением. А ведь последние что уж там месяцы годы делал это как-то второпях и на ходу. Всё закусками, всухомятку, почти не ощущая уже, не обращая внимания на вкус еды.
Первый раз за три месяца побрился: внешне сбросил лет десять. Рассмотрел себя в зеркале и заключил, что стал похож на человека.
В администрации не узнают, злорадно хмыкнул Скворцов, смывая с щёк пену для бритья. А что мне?! Плевать я хотел на их мнение! Приду и скажу: «Бай-бай. Чаó! Ауфвидерзейн! Гуд лук, уважаемый глава города! Увольняйте мани!» Челюсти, небось, поотвисают. У всех! И Кеша снова не сдержал смех, представив себе эту сцену. Не буду больше сюсюкаться с ними! Нормально хочу для себя пожить! Без всей этой мути вшивой, болота непролазного. Они ещё пожалеют, что не оценили меня в должной степени, пока рядом был. Но будет поздно!»
Рубаху выгладил утюгом, запыленным от месяцев простоя. Пиджачок надел самый лучший, нарядный. Пальтишко из шкафа извлёк неношеное, новёхонькое, которое в прошлом году на день рождения подарили ему друзья
В администрацию потопал.
Внимания на мороз не обращал, будто не было его вовсе. Шёл и перед каждым встречным раскланяться порывался. Взгляды ловил. Разглядывал прохожих, кутавшихся в шубы и пуховики. Улыбался Скворцов, и лицо его от улыбки делалось красивым, будто подменили человека.