Чудовищный вихрь вышвырнул меня вместе с остальными наружу, и мы покатились вниз по склону, цепляясь за кусты и камни, ослепленные, оглушенные, задыхающиеся.
Все кончилось через несколько секунд. Я опомнился метрах в пятистах от дома среди обломков дерева и осколков стекол и черепицы. Обсерватория снова появилась, и, по-видимому, в полной сохранности. Было сумрачно; странный красноватый свет лился сверху. Я поднял глаза и увидел солнце – маленькое, медно-красное, далекое. В ушах у меня гудело, левое колено вспухло, глаза застилало кровавой пеленой. Воздух казался пропитанным неприятным чужим запахом.
Первая моя мысль была о брате; он лежал на спине в нескольких метрах от меня. Я бросился к нему, с удивлением ощущая, что снова обрел вес. Глаза Поля были закрыты, из правой икры, глубоко разрезанной осколком стекла, лилась кровь. Пока я перетягивал ему ногу жгутом, свернутым из носового платка, брат пришел в себя.
– Мы еще живы?
– Да, ты ранен, но не опасно. Я сейчас посмотрю, что с остальными.
Вандаль уже поднимался. Массакр вообще отделался подбитым глазом.
С Бреффором дело оказалось серьезнее: он лежал без сознания с пробитым черепом.
– Его надо срочно оперировать, – заторопился хирург. – В доме вашего дяди у меня есть все, что нужно.
Я взглянул на дом: он довольно успешно выдержал испытание. Часть крыши была снесена, окна выбиты, ставни сорваны, но остальное как будто уцелела. Мы перенесли Бреффора и Поля в дом. Внутри все было перевернуто вверх дном, и содержимое шкафов валялось на полу. Кое-как мы поставили на место большой стол и уложили на него Бреффора. Вандаль взялся помогать Массакру. Только тогда я вспомнил, наконец, о своем дяде.
– Схожу посмотрю, – проговорил я и, прихрамывая, побрел к обсерватории. Я поднялся по лестнице – под куполом возле большого телескопа не было ни души. Тогда я бросился в кабинет. Здесь взъерошенный Менар возился со своими очками.
– Где дядя? – крикнул я.
– Не знаю, – ответил он, продолжая протирать очки платком. – Когда это произошло, они хотели выйти...
Я поспешил наружу и принялся кричать:
– Дядя! Мишель! Мартина!
Кто-то откликнулся. Обогнув завал камней, я увидел дядю, который сидел, привалившись спиной к обломку скалы. Мартина была рядом.
– У него вывихнута лодыжка, – пояснила она.
– А где Мишель?
– Пошел за водой к ручью.
– Что скажете, дядя? – спросил я.
– А что я могу сказать, если сам ничего не знаю! Как там остальные?
Я рассказал, что с нами произошло.
– Нужно спуститься в деревню, посмотреть, что с жителями.
– К сожалению, солнце уже садится.
– Садится? Наоборот, оно встает!
– Солнце заходит, дядя. Только что оно стояло гораздо выше.
– А, так ты говоришь об этом маленьком, жалком медном фонарике? Оглянись-ка лучше назад!
Я обернулся: над изуродованными вершинами вставало сияющее голубое светило. Глаза не обманывали меня: в этом мире было два солнца.
Часы на моей руке показывали десять минут первого.
Как ни странно было происходящее, я все время инстинктивно старался привести его к привычным земным нормам – ураган, извержение вулкана. И вдруг передо мной предстал немыслимый, безумный, однако реальный факт: я очутился в мире, где было два солнца. Нет, я не в силах передать охватившее меня смятение. Тщетно пытался я спорить против очевидной истины:
– Но ведь мы остались на Земле! Смотри, вот гора, обсерватория, а там внизу деревня...
– Я, конечно, тоже сижу на земле, – ответил дядя, – но насколько я смыслю в астрономии, в нашей системе только одно Солнце, а здесь их два.