Не отрывая глаз от экрана, Ширли сказала:
Ты со мной заигрываешь или как?
Смелости не хватит.
Потому что это было бы неразумно.
Наслышан.
Вот так-то.
Еще с минуту ничего не происходило. Ширли чувствовала, как тикают ее наручные часы; чувствовала через столешницу, как компьютер пытается вернуться к жизни. Внизу послышались шаги двоих. Харпер и Гай. Интересно, куда они, подумала Ширли.
Теперь, когда мы установили, что я с тобой не заигрываю, можно поговорить?
О чем?
О чем угодно.
Она мрачно посмотрела на него.
Маркус Лонгридж пожал плечами:
Нравится тебе это или нет, но мы с тобой в одном кабинете. Хуже не станет, если сказать что-то, кроме «закрой дверь».
Я никогда не говорила тебе «закрой дверь».
Ну или что-то в этом роде.
Вообще-то, мне нравится, когда она открыта. Тогда нет ощущения, что сидишь в тюремной камере.
Отлично, сказал Маркус. Видишь, вот мы и начали разговор. Ты сколько в тюрьме отсидела?
Знаешь, у меня нет настроения. О'кей?
Он пожал плечами:
Окей. Но до конца рабочего дня осталось шесть с чем-то часов. И двадцать лет до пенсии. Если хочешь, можно провести это время в молчании, но тогда один из нас сойдет с ума, а другой станет психом.
Он склонился над клавиатурой.
Внизу хлопнула дверь. Экран компьютера Ширли вспыхнул синевой и, поразмыслив, снова отключился. После попытки завязать разговор отсутствие общения звучало пожарной сиреной. Часы Ширли вибрировали. Ничего не поделаешь, придется сказать.
За себя говори.
О чем?
Двадцать лет до пенсии.
Ну да.
А мне до пенсии лет сорок.
Маркус кивнул. На его лице ничего не отразилось, но внутренне он ликовал.
Он умел распознавать начало.
В Рединге Джексон Лэм отыскал начальника вокзала и с видом рассеянного профессора обратился к нему. Глядя на Лэма, нетрудно было поверить в то, что он занимается научной работой: усыпанные перхотью плечи, зеленый джемпер в пятнах еды, пронесенной мимо рта, обмахрившиеся манжеты, торчащие из рукавов плаща, редкие русые волосы, зачесанные назад со лба. Лишний вес он явно приобрел, просиживая штаны в библиотеках, щетина на щеках свидетельствовала о лени, а не о следовании моде. Он чем-то напоминал Тимоти Сполла[2], только с плохими зубами.
Начальник вокзала объяснил ему, как пройти в автобусный парк, и через десять минут Лэм снова выступал в амплуа рассеянного профессора, на этот раз с ноткой скорби.
Мой брат, сказал он.
Ох Мои соболезнования.
Лэм смиренно отмахнулся.
Нет-нет, это ужасно. Я вам сочувствую.
Мы много лет не общались.
Ну, от этого еще хуже.
Лэм, не имевший своего мнения на этот счет, согласно покивал:
Да, да, конечно.
С затуманившимся взглядом он словно бы припоминал воображаемый эпизод из детства, когда братья, исполненные абсолютной братской любви, еще не догадывались, что неумолимое время вобьет между ними клин и что, повзрослев, они прекратят общение, и все это для одного из них оборвется в автобусе, в оксфордской ночи, где его настигнет
Сердечный приступ?
Не в силах вымолвить ни слова, Лэм кивнул.
Начальник автобусного парка сокрушенно покачал головой. Того и гляди, пойдет дурная слава пассажир умер в автобусе. С другой стороны, компания за это не в ответе. Вдобавок на трупе не обнаружили билета.
Мне хотелось бы
Ну конечно
А в каком автобусе это произошло? Он сейчас в парке?
На открытой стоянке было четыре автобуса, еще два стояли в гараже, и начальник парка точно знал, какой из них невольно стал катафалком, тот, что был припаркован в десяти метрах от них.
Мне хотелось бы в нем посидеть, сказал Лэм. На его месте понимаете ли.
Не совсем
Я не то чтобы верю в жизненную силу, объяснил Лэм дрогнувшим голосом, но и не то чтобы не верю в нее не поймите меня превратно.
Да-да, конечно.
Если вы не возражаете, я просто посижу чуть-чуть там, где он сидел, когда когда скончался
Не в силах продолжать, он обратил взгляд на кирпичную ограду и на офисное здание за ней. К реке летела пара казарок, печальными криками оттеняя скорбь Лэма.
Во всяком случае, так показалось начальнику автобусного парка.
Вон тот, сказал он. В нем все и случилось.
Лэм оторвался от созерцания небес и окинул начальника благодарным невинным взглядом.
Ширли Дандер потарабанила по капризному монитору кончиком карандаша и, не добившись никакой реакции, положила карандаш на стол. Карандаш стукнул о столешницу, а Дандер коротко, шумно выдохнула, выпятив губы.
Что?
В каком смысле «смелости не хватает»? спросила она.
Не понял.
Я спросила, ты со мной заигрываешь или как, а ты сказал «смелости не хватает».
Ну, до меня дошел слух, ответил Маркус Лонгридж.
Еще бы, подумала она. Слух до всех дошел.
Ширли Дандер, ростом с метр шестьдесят, была кареглазой, с оливково-смуглой кожей и пухлыми неулыбчивыми губами, широкой в плечах и в бедрах. В одежде она предпочитала черный цвет: черные джинсы, черные футболки, черные кроссовки. Однажды в ее присутствии какой-то мудак, известный своей сексуальной некомпетентностью, заявил, что привлекательности в ней столько же, сколько в чугунной колесоотбойной тумбе. В день, когда объявили о ее переводе в Слау-башню, Дандер остриглась под бокс и с тех пор еженедельно подновляла прическу.
Вне всякого сомнения, людей к ней тянуло, в частности одного начальника подразделения Конторского департамента Связи, который неотступно преследовал ее, невзирая на то что у нее был постоянный партнер. Начальник подразделения начал оставлять записки на ее столе и в любое время дня и ночи звонил домой ей и ее партнеру. Естественно, учитывая место работы начальника, эти звонки было невозможно ни отследить, ни зарегистрировать. Столь же естественно, как и то, что, учитывая место работы Дандер, она без труда их отследила.
Разумеется, существовали надлежащие правила и инструкции; процедура подачи и рассмотрения жалоб предполагала скрупулезное протоколирование случаев «неподобающего поведения» и свидетельств «неуважительного отношения»; все это не производило особого впечатления на работников Риджентс-Парка, в программу испытательного срока которых входил обязательный восьминедельный курс боевой подготовки. Однажды означенный начальник позвонил Ширли шесть раз за одну ночь, а потом подошел к ней в столовой и осведомился, хорошо ли ей спалось. Ширли Дандер вырубила его одним ударом.
Возможно, это сошло бы ей с рук, но она вздернула его на ноги и врезала еще раз.
«Трудности», постановил отдел кадров. Ясно было, что Ширли Дандер испытывает определенные трудности.
Пока она все это вспоминала, Маркус говорил:
Ну да, все слышали. Говорят, ты его чуть ли не к потолку отфутболила.
Только в первый раз.
Тебе еще повезло, что не уволили.
Точно знаешь?
Понял, не дурак. Но устраивать драку в Центре оперативного управления Ребят увольняли и за меньшее.
Ребят возможно, сказала она. А вот уволить девчонку за то, что она врезала мудаку, который ей проходу не дает, стыд и позор. Особенно если «девчонка» собирается подать в суд за сексуальные домогательства. (Кавычки вокруг «девчонки» слышались так ясно, будто она сказала «цитирую».) Вдобавок у меня было преимущество.
Какое?
Она обеими ногами оттолкнулась от стола, и стул взвизгнул, резко проехав по полу.
А тебе зачем?
Просто так.
Для просто так ты слишком любопытный.
Ну а какой же разговор без любопытства?
Она пристально посмотрела на него. Для своего возраста он выглядел неплохо; левое, чуть приспущенное веко придавало ему настороженный вид, будто он все время оценивал все вокруг. Волосы длиннее, чем у нее, но ненамного; аккуратно подстриженная бородка и усы, тщательно выбранная одежда. Сегодня он был в глаженых джинсах и белой рубашке с воротником-стойкой под серым пиджаком; черно-лиловый шарф от Николь Фархи висел на вешалке. Дандер все это заметила не потому, что ей было интересно, а потому, что собирала информацию. Обручального кольца он не носил, но это еще ни о чем не говорило. К тому же все либо в разводе, либо несчастны.