Лео выглянул в щелочку двери, и косой золотистый луч пересек его лицо.
Дом отца был старым, он весь охал и скрипел, когда по нему ходили люди. Один из тех домов, что беседуют с вами, если вы остаетесь с ними наедине, и вздыхают, вспоминая обо всех, кого когда-то знали. Столько происходило в этом доме, кое-что даже представить немыслимо, а иные события могли бы показаться вам совсем незначительными вроде всхлипа, что знаменует окончание дружеских отношений, или взгляда, зажегшего пламя любви. Этот дом напоминал старика немного чудаковатого, слегка сварливого, но в основном тихого и задумчивого. А еще дом ждал. Всегда ждал.
Лео почуял появление отца и доктора еще до того, как услышал их шаги, когда они начали спускаться по длинной лестнице с третьего этажа на второй, а потом на первый. Шаги отца были шаткими и неустойчивыми, без малейшего ритма. Охваченный суевериями, медицине отец не слишком доверял. Когда он куда-то шел, то всегда торопился и размахивал руками.
Вслед за отцом спускалась доктор. Ее шаги были совершенно непримечательными, она ступала твердо и расчетливо. Темп походки этой леди был настолько размеренным, что дирижер мог бы использовать ее вместо метронома, руководя симфоническим оркестром. Проходя мимо чулана, где прятался Лео, доктор помедлила и остановилась. Лео замер на месте. Ему померещилось, что она втягивает воздух, пытаясь уловить запахи, но он тут же подумал: «Какая чушь!».
Люди не принюхиваются, как животные.
Правда же?
Двое прошли мимо чулана по небольшому холлу и расположились в столовой. Лео затаил дыхание, чтобы лучше слышать.
Мне очень жаль, Амос, сказала доктор. Ее голос впитался в стены и побежал по дубовым плинтусам. Он звучал словно издалека и казался приглушенным.
О чем это вы? устало и хрипло переспросил отец.
Лео не видел его, но по звуку догадался, что отец при разговоре закрывает рот рукой, будто старается сдержать вопросы, иначе ему придется узнать диагноз, который он совсем не хотел слышать.
Доктор вздохнула.
Мне жаль, снова повторила она. Ваша дочь не идет на поправку. По сути, девочка угасает. Я почти ничего не могу сделать.
Последнее предложение она произнесла очень быстро, словно пыталась быстрее вытолкнуть слова изо рта. Звуки снова впитались в стены. Лео стало любопытно, куда они деваются и можно ли найти их снова. А если процарапать штукатурку достаточно глубоко, отыщутся ли под ней все слова, что когда-либо слышали эти стены? Лео вдруг вспомнил о крышке в полу кладовки комнаты для гостей. Представил, как открывает ее, тянет тяжелую дверцу за маленькое кольцо, и из этой ловушки, как летучие мыши из пещеры, вырываются мощным потоком слова.
Хорошо. Я отвезу ее в другую больницу. Найду кого-то, кто сможет помочь. Специалиста с квалификацией повыше вашей!
Почти ничего больше нельзя сделать, сказала врач. Она вовсе не рассердилась, услышав упрек Амоса.
Женщина говорила так же размеренно и прозаично, как ступала. Ни гнев, ни печаль отца ее не пугали. Своим ответом она отмахнулась от его чувств, как от роя надоедливых мух.
В доме снова повисла тишина, гораздо более впечатляющая, чем крик. Лео изо всех сил старался не издать ни звука. Когда Руби заболела, отец сделался очень раздражительным. Ей было всего пять лет, а дышала она хрипло, как старуха. Кожа стала бледной, почти прозрачной. Руби почти все время спала, и ее тошнило всем, что бы она ни съела.
Если хотите, предложила доктор, я встречусь с вами и вашей женой, расскажу о состоянии девочки, и мы рассмотрим варианты.
Отец Лео засмеялся.
Нет-нет, так не пойдет, сказал он, а затем замолчал, будто подбирая слова. Мать Руби в отъезде. Она уехала еще на прошлой неделе, но все случилось очень быстро. Не стоит ее беспокоить.
Лео вообразил, как мама где-то в другом городе ждет посадки в самолет. Вот она в своей форме, с фирменной сумкой. Мама тоже всегда шла напрямик, четко ставила цели и знала кратчайший путь к их достижению. Однако Лео легко мог представить, как она грызет ногти, гадает, все ли в порядке с ее детьми, и безотрывно смотрит на часы, следя за движением секундной стрелки. Лео уже видел подобное раньше. Интересно, о чем она думала, глядя, как уходят секунды?
Мать безумно любила Лео. Он не сумел бы объяснить, откуда это знал просто знал, и все. А вот отцовская любовь как-то угасла, Лео это чувствовал. Руби заболела, и Амос стал одержим ее здоровьем. Больше для отца ничего не существовало. Он сидел рядом с дочерью, не обращая внимания на Лео, тот мог болтать любой вздор, но отец только кивал и моргал в ответ, не отрывая взгляда от Руби. Иногда, входя в дом, Лео заставал отца, уставившегося на трещину в стене, дверную ручку или на полоску света. Сын словно перестал для него существовать, осталась только Руби и ее болезнь. Если долго смотреть на солнце, перед глазами у вас расплывается пятно, выжигая все прочее, так и Амос он просто больше ничего не видел.
Амос, повторила доктор, будто его имя могло изменить ситуацию, повернуть ключ в замке и открыть дверь переменам к лучшему. Голос женщины звучал тише, спокойнее. Амос, что вы намерены делать?
Странный вопрос. Лео услышал самый невозможный звук в мире всхлип отца. Мальчуган едва не вышел из чулана на это посмотреть. Невероятно. Отец никогда не плакал Лео думал, он даже не умеет.
Мальчик подался вперед, пытаясь рассмотреть, что происходит в столовой, и под ним скрипнула половица. Он затаил дыхание и перестал моргать, будто движение век могло его выдать.
Отец и доктор замолчали. На долю секунды Лео решил, что его обнаружили.
Это какое-то проклятие? пробормотал Амос. Я что-то не так сделал? Навлек злые чары на малышку?
Вряд ли начала доктор, но отец Лео ее перебил:
Дело в этом доме? На нем какие-то древние чары? Если я сожгу его, моя дочь поправится? Он говорил все громче и настойчивее, перебирая самые невероятные варианты исцеления. Вы же знаете этот город, док. Сами представляете, на что способны местные. Повсюду тьма!
Женщина промолчала.
А если мы убежим? Улетим? Тогда всё останется позади?
Когда отец произнес «всё», Лео понял, что он имеет в виду: болезнь, город, мать Лео.
И самого Лео тоже.
Отец готов был бросить все, включая сына.
Лео снова припал к дверной щели: сквозь нее он увидел еле различимую фигуру доктора, ее бледную светлую кожу, сложенные на столе руки, переплетенные пальцы. Одним из них она все постукивала и постукивала по руке. Люстра в столовой висела низко, прожектором освещая стол.
Если вы хотите исчезнуть я имею в виду исчезнуть по-настоящему, сказала доктор, я знаю кое-кого, кто мог бы помочь.
Амос снова засмеялся, и звук отцовского смеха испугал Лео. Он опять сунул руку в карман и стал перебирать все десять отмычек длиной примерно с его мизинец. Кусочки проволоки были разной толщины, и каждая изогнута по-своему. Набор взломщика открывал перед ним почти все двери. Холодный металл, острые наконечники, знакомые изгибы успокаивали Лео.
Моя жена найдет нас, док. Не важно, в какую глушь мы забьемся. Уж поймите, вы не знаете ее, как знаю я. Мне никогда не будет покоя, ведь она нас из-под земли достанет, и что тогда? Меня посадят за похищение ребенка, или чего похуже.
Поверьте, она никогда вас не найдет. К тому же там, куда вы отправитесь, у вашей дочери появится надежда.
Теперь голос Амоса звучал рассерженно:
Надежда? Откуда? Вы же сказали, что ничем помочь не можете!
Я так сказала, потому что это место место, куда вы отправитесь, находится у Края Вечности. Если вы туда уйдете, то никогда не вернетесь. Никогда.
4
И где же это? вдруг жадно поинтересовался Амос. Далеко?
Доктор ниже склонилась к нему и искушающе, будто того и добивалась, произнесла: