Я обнаружила, что готовить-то я умею, но далеко не всё, и вот, например, такое обыденное, дежурное студенческое блюдо, как жареная картошка, у меня не получается. Я всегда участвовала в процессе жарки картошки только как поваренок, т.е. чистила ее, а жарили другие, в основном Люська, которая даже нарезать мне картошки не доверяла. Отец у нее был повар, она умела ловко нарезать картофель длинными ломтиками прямо в руках, приводя меня в ужас тем, что вдавливала лезвие ножа, как мне казалось, прямо в ладонь. Люся любила только такую, кружочками не признавала, и резала и жарила сама, хорошо так жарила, а у меня получалась часть подгоревшая, а часть сырая. Как я теперь понимаю, я жарила сразу много картошки при небольшом количестве масла, в масле-то и было всё дело, ну, в общем, Алешка лопал эту картошку и хихикал надо мной. Алексея вообще веселила чужая глупость, ему приятно было видеть человека глупее, чем он сам. Так, во всяком случае, я злопыхательски объясняла его способность радостно издавать мерзкое подхихикивание при виде чужих нелепиц.
Сама я всегда злилась, как на чужие глупости, так и на свою собственную, смеющийся над моей творческой неудачей муж раздражал меня, я сердилась, а Криминский гоготал и ел непрожаренный картофель.
Обычное выражение лица моего мужа было нахмуренное, настороженное, смотрел он букой, очень теряя во внешности от этого, зато улыбка была хороша. Мягкая такая, добрая улыбка, освещавшая лицо, а смех был жуткий, иначе как злорадными эти булькающие звуки, с трудом вылезающие из горла, просто и назвать нельзя.
Мне навязали в магазине лотерейный билет на сдачу. Когда несколько лет назад впервые появилась денежно-вещевая лотерея, то народ охотно покупал билетики, их стоимость была невелика, а по телевизору всё показывали счастливчиков, выигравших машину, а потом пыл у населения заметно угас, и теперь продавщиц заставляли продавать эти билетики по разнарядке. Каждая должна была продать столько-то билетов. Вот их всем покупателям и навязывали, и мне всучили-таки, просто дали на сдачу билетик вместо мелочи, и я постеснялась спорить, демонстрировать свою бедность и скаредность.
Любочка Волковская иногда покупала лотерейные билеты и даже выиграла пять рублей. Динка тоже любила приобрести билетик, а я никогда, не верила я в это счастье, которое якобы должно упасть мне с неба за тридцать копеек. А тут делать нечего, пришлось взять.
Вот выиграем машину, смеясь, сказала я мужу, продадим и купим себе квартиру.
Тогда как раз появилось кооперативное строительство.
Нет, ты что, сказал Алешка, возьмем машину.
Я обиделась.
Как же можно брать машину, надо взять деньгами, ведь нам жить негде.
Надо брать машину, упрямо стоял на своем муж.
Так мы и поссорились, деля шкуру неубитого медведя.
Как-то ночью Алешка вдруг разбудил меня:
Сейчас наши запускают ракету. Если всё будет благополучно, завтра в газетах жди сообщений.
Сказал и уснул, а я лежала и думала: «А вдруг что-то случится». На памяти у всех была трагедия с Комаровым. Любочка Волковская взволнованно говорила по этому поводу:
Там, наверху, кто-то полетит со своих мест, чубы затрещат, но человека-то уже не вернуть.
На завтра было сообщение в газетах о полете, и можно было гордиться приобщенностью мужа к такому важному событию.
Комната Мельбарда находилась на шестом этаже дома старой постройки, в середине лестничного проема был лифт с застекленной кабинкой, двери которой закрывались вручную. Я застревала в этом лифте несколько раз, а потом стала ходить пешком. Лифт был рассчитан на определенный груз, дабы не ездили дети, поэтому вверх он меня иногда возил, а вниз нет, сколько я ни прыгала, где-то я была на пограничной зоне со своим бараньим весом, что забавляло Алексея.
Я иногда баловала себя и покупала конфетки, и вот мне захотелось сладкого, я надела штапельное платье-разлетайку, сшитое в июле в ожидании свадьбы, и отправилась покупать сто грамм конфет «Снежок» в ближайший магазин, зажав в руке двадцать копеек и прыгая вниз по ступенькам, так как злобный лифт в очередной раз отказался меня везти. Выбив чек и разглядывая витрину в ожидании, когда подойдет моя очередь, я увидела лимонные дольки, не мармелад, а карамель и решила купить их, они были дешевле, по 12 копеек за 100 г, а не по 20, как снежок. Протягивая продавщице свой 20 копеечный чек, я округлила в ее пользу шесть в периоде:
Взвесьте мне 166 грамм долек лимонных.
Продавщица с минуту недоуменно смотрела на чек, потом легла на прилавок, вернее не легла, а грохнулась на него грудью как подкошенная, и стала смеяться, выкрикивая сквозь спазмы смеха своей товарке за соседним прилавком:
Ой, Маша, тут меня девушка просит 166 грамм конфет ей взвесить, ой, у меня и деления-то такого нет, чтобы я могла взвесить с точностью до грамма.
Я стояла в большом смущении, а потом, вечером, рассказала Алешке, и мы посмеялись вместе.
В незаполненный выходной я предложила пойти в Пушкинский музей, вспомнив, как часто Алексей водил меня в картинные галереи.
Нет, пойдем лучше в кино, сказал Алешка.
Да ты же любишь живопись, а кино нет, удивилась я, ты же всегда меня по выставкам таскал.
Нет, Зоя, просто на кино мне тогда денег не хватало, входной билет в музей стоит 20 копеек, в кино 50.
Да а, а я-то думала, ты эстет.
В первый же выходной день мы поехали в Серебряный бор. Долго-долго тащились по жуткой жаре в раскаленном, битком набитом троллейбусе, и когда, наконец, добрались до воды, мне уже ничего не хотелось. Я зашла в воду и немного покупалась, меня знобило от постоянного недосыпа и усталости медового месяца, а мой молодой муж надел ласты и уплыл в неизвестном направлении минут так на сорок. Тоскливо сидеть одной на берегу, покупаться я покупалась, порисовать или почитать ничего не взяла, и что же мне было делать на пляже? Нужно ли говорить, что я обиделась, и мы поссорились, правда, только до вечера.
Август был жаркий, в городе было душно, хотелось на природу, и через неделю, он потащил меня в Пирогово. Опять мы долго-долго ехали по тридцати-градусной жаре, часа два, не меньше, и мне, выросшей в 10 минутах ходьбы от моря, казалось сомнительным удовольствием тащиться в такую даль, чтобы залезть в мутную водичку Подмосковных водоемов. Когда же мы добрались до пляжа, Алексей разделся и уплыл, а я села на берегу его ждать. Вода в Пироговском ключевом водохранилище была освежающая, градусов 18, не больше, и залезть в нее да еще делать вид, что тебе это нравится, для меня, южанки, было немыслимо.
Прождав мужа полчаса, я вспомнила, как я ждала его в прошлый наш поход, сидя на берегу одинокая, покинутая, вспомнила, что он ни на шаг не отходил от меня, пока мы не поженились, на вечеринках на одном стуле сидел, всё пас, а теперь вот бросил, и не нужна я ему. Обида душила меня, и, глотая подступившие слезы, я собрала свои вещички и ушла на платформу, обдумывая сладкие планы страшной мести и собираясь поссориться с ним навсегда.
Электрички не было, ждать было скучно и жарко, но я всё сидела на платформе, раскаляясь и распаляясь, пока не подошел Алексей:
Не успел я выйти из воды и оглядеться, как мужик на пляже сказал, что ты ушла, со смешком так сказал, когда я стал оглядываться, «нету твоей бабы, убежала», (а мне-то казалось, что мы одни на всей планете, нет ведь, везде глаза, везде уши). Я посмотрел расписание, электричка не скоро, далеко не убежишь, вот я, не спеша, собрался и догнал тебя.
Я готова была выцарапать ему глаза, такому довольному своим купанием, предусмотрительному и ухмыляющемуся, ничуть не испуганному, что жена сбежала.
В следующий раз поезжай один, зачем я тебе, плавать два часа можно и одному, тихонько, чтобы не привлекать внимание окружающих, выговаривала я мужу, а он в ответ хихикнул своим идиотским смешком.