Там, в гостях - Абдуллин Нияз Н.

Кристофер Ишервуд

Там, в гостях

Christopher Isherwood

DOWN THERE ON A VISIT

© Christopher Isherwood, 1959, 1961

© renewed, Don Bachardy, 1987, 1989

© Школа перевода В. Баканова, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

* * *

ПОСВЯЩАЕТСЯ ДОНУ БАКАРДИ

Тридцать лет назад, главным образом стараниями Джона Лемана, вышел в свет мой второй роман «Мемориал». Это событие положило начало сотрудничеству и дружбе, которые длятся и по сей день. Поэтому я особенно счастлив, что именно Джон Леман в октябре 1959 года первым напечатал в журнале «Лондон мэгэзин» отрывок из этой моей новой книги  эпизод под названием «Мистер Ланкастер».

Мистер Ланкастер

Наконец-то я готов написать о мистере Ланкастере. Давно собирался это сделать, да все как-то не хватало духу: боялся, что не сумею воздать ему должных почестей. Зато сейчас мне видно, в чем была ошибка: я зря воспринимал его как обособленный персонаж. В отрыве от других героев он  не он. А чтобы явить его целостной персоной, следует поведать, как знакомство с ним вылилось в новую главу моей жизни. Точнее, даже в несколько глав, в которых есть и другие герои. Лично из них мистер Ланкастер знал только одного человека  да и то, проведай он о Вальдемаре, в ужасе погнал бы паренька взашей с работы,  но если бы свел знакомство с Амброзом, Джеффри, Марией или Полом ах, нет, вообразить такое мне не хватит фантазии! Поэтому связующим звеном для всех этих людей остаюсь я. И сколь бы им, возможно, ни претила мысль о компании друг друга, от соседства на страницах моей книги они никуда не денутся.

Весной 1928-го, когда мне было двадцать три года, в Лондон по делам приехал мистер Ланкастер и написал моей матушке с предложением познакомиться. До этого мы ни разу с ним не встречались, и я знал лишь то, что он руководит представительством одной британской пароходной компании в портовом городке на севере Германии и приходится приемным сыном деверю моей бабки по материнской линии. (Наверняка есть способ описать нашу связь короче.) Даже матушка, души не чаявшая в родственниках, вынуждена была признать, что нам мистер Ланкастер, строго говоря, не родня. Впрочем, предложила обращаться к нему «кузен Александр», так, мол, теплее и так он почувствует себя своим.

Я согласился. Мне-то плевать было, как к нему обращаться и как он это воспримет. Для меня все, за редким и почетным исключением, кому перевалило за сорок лет, принадлежали к совершенно иному племени: по определению враждебному, но не столько страшному, сколько глупому. Большинство его представителей нелепые, впавшие в маразм любители читать нотации, на которых и внимания-то обращать не стоит. Лишь ровесники казались мне живее этих трупов, а сам я частенько повторял, что предпочел бы скорую и безболезненную смерть, едва начну стариться. Эта перспектива маячила где-то вдали, на горизонте, мне смотреть в ту сторону пока не хотелось.

Мистер Ланкастер не обманул моих ожиданий, оказавшись нелепым до мозга костей. Вот только как бы я ни старался, игнорировать его никак не получалось. Едва успев прибыть, он привел меня в бешенство и унизил. (Сейчас я вижу, что сделал он это не преднамеренно, а, скорее всего, из отчаянного смущения.) Он вел себя со мной снисходительно, подшучивал как над школьником. А самым худшим из оскорблений было обращение «Кристофилос». Из уст мистера Ланкастера оно звучало трепетно, в классическом произношении, отчего еще больше походило на насмешливое обзывательство.

 Бьюсь об заклад, мой распрекрасный Кристофилос, что ты ни разу не бывал на борту трампового парохода, не так ли? Тогда позволь, ради спасения твоей бессмертной души, посоветовать в кои-то веки отпустить мамкин фартук и прокатиться на корабле нашей компании. Покажи, что трудности тебе нипочем. Что ты сумеешь съесть сальца во время шторма и под смех бывалых моряков сбегать протошниться за борт. Возможно, это сделает из тебя мужчину.

 Буду только рад,  ответил я со всей доступной мне непринужденностью.

Я так сказал потому, что в тот момент ненавидел мистера Ланкастера и просто не мог оставить вызов без ответа. Я так сказал потому, что в ту пору отправился бы в плавание куда угодно и с кем угодно, меня обуревала жажда неизведанных краев. А еще потому, что заподозрил мистера Ланкастера в блефе.

И ошибся. Тремя неделями позднее из лондонского представительства его компании доставили письмо, в котором сообщалось, что все улажено и мне в такой-то день надлежит быть на борту грузового судна «Кориолан». У ворот дока на Ост-Индиа-Док-роуд, в полдень, меня будет ждать сотрудник компании.

На какой-то миг я пришел в замешательство, но потом в дело вступила моя фантазия: и вот я уже был главным героем эпической драмы, вольного переложения Конрада, Киплинга или «Что сталось с Уэрингом?» Браунинга. А когда мне позвонила подруга и пригласила на коктейльную вечеринку в следующую среду, я напряженно ответил, добавляя в голос мрачные нотки:

 Боюсь, не выйдет. Меня здесь не будет.

 Правда? И где же ты будешь?

 Точно не скажу. Где-то посреди Северного моря. На борту трампового парохода.

Подруга ахнула.

Мистер Ланкастер и его пароходная компания не вписывались в мою эпическую драму. Унизительно было признавать, что отправляюсь я не дальше северного побережья Германии, но в разговорах с теми, кто знал меня не очень близко, я нечестно предполагал, будто этот порт захода  лишь первая остановка в долгом и загадочном плавании.

Ну а пока я не вернулся к рассказу от первого лица и снова не заговорил от имени юноши, который сейчас едет в порт на такси, позвольте представить его отдельной, если не сказать отделенной от меня персоной, ибо я и правда отрезал его от себя. Пересмотрел его мнения, изменил акцент и привычные жесты, какие-то привычки и предрассудки убрал, а какие-то выпятил. У нас по-прежнему один костяк, но внешне я так переменился, что вряд ли этот юноша узнал бы меня в толпе. У нас на двоих один ярлык с именем и непрерывность сознания; я ни дня не переставал говорить, что я  это я, но за прошедшие дни и годы то, чем я являюсь, изменилось до такой степени, что прежним остается лишь сознание собственного существования. А это  свойство любого человека и никому конкретному не принадлежит.

Тот Кристофер, что сидел в такси, по сути, мертв, и все, что от него сохранилось, отражено в гаснущих воспоминаниях тех из нас, кто его знал. Мне его не воскресить. Могу лишь воссоздать его по памяти о его делах и речах и на основе записей, которые он нам оставил. Частенько он меня смущает, и я борюсь с искушением поиздеваться над ним. Подтрунивать я не стану, как не стану, впрочем, и извиняться за него. Надо же проявить уважение. В определенном смысле он мне отец и в некотором  сын.

Какой же он одиночка! Он не один, нет, он окружен друзьями, среди которых пышет жизнью и балагурит. Они даже равняются на него, смотрят ему в рот в ожидании узнать, как им теперь думать, что им любить, что ненавидеть. Для них он деятелен и порывист, и все же в их кругу он отделен ото всех стеной неверия себе, страха и ужаса перед будущим. Ведь прежде его жизнь текла, зажатая в узком русле, и многое он воспринимает наивно; будущего боится и в то же время с диким нетерпением ждет. И дабы придать себе смелости, прямо на ходу превращает его в эпический миф. Он вечный актер на сцене.

Еще больше, чем будущего, боится он прошлого. Его авторитета, его традиций и того вызова и упрека, которые они в себе несут. Возможно, сильнее всего принуждает Кристофера действовать ненависть к предкам. Он поклялся разочаровать их, опорочить свои корни и отречься от них. Хотя смешно то, как он опасается не оправдать их надежд. Впрочем, это лишь полуправда. Ярость Кристофера подлинна, и бунтует он искренне, зная, что только непокорность поможет возмужать и набраться мудрости.