Я поднял взгляд на мистера Ланкастера и чуть не рассмеялся.
На миг мне показалось, что он вот-вот проглотит собственный кадык.
Болван! накинулся на меня мистер Ланкастер. Дурак! Проклятый идиот!
Сильно раскачивая лодку, он двинулся ко мне, однако я ни капли не испугался. Понимал, что он не посмеет просто не сможет ударить меня. И он не ударил.
Вообще вода в том месте была такая мелкая, что мы без особого труда подняли мотор на борт, хотя, конечно же, не могло быть и речи о том, чтобы завести его снова. Для начала механизм предстояло хорошенько почистить. Оставалось только идти под парусом.
В деревню мы возвращались почти весь остаток дня. Ветерок дул слабенький, да и мистер Ланкастер правил лодкой из рук вон плохо: не обогнал нас только ленивый. Мистер Ланкастер угрюмо вел наше суденышко, а Мошаду, притомившись, мирно подремывал. Наконец нас взял на буксир прогулочный пароходик. Помощь мистер Ланкастер принял неохотно, да и то лишь потому, что уже темнело. Я видел, какое это было для него унижение.
На корме парохода в это время уединилась парочка: мужчина и женщина; совсем уже не молодые и не красивые, они укрылись от прочих пассажиров, зато для нас были как на ладони. Они от души занимались любовью. В некотором смысле и это унижало мистера Ланкастера, ибо любовники, похоже, плевать хотели на его мнение. Я же мысленно занял их сторону и одобрительно улыбался; правда, мое мнение их тоже не волновало.
Сам же я пребывал в чудесном настроении. Утопив мотор лишь наполовину намеренно, пребывал в экстазе, будто выплеснул всю свою агрессию. Больше я не думал о мистере Ланкастере с отвращением. Я не думал о нем вообще. Мои мысли скакунами унеслись прочь, лихо обогнав мое настоящее и меня самого в этой лодке; они оставили мистера Ланкастера и Германию вместе с ним далеко позади. Вернулись в Англию, в мою комнату, за рабочий стол. Впрочем, сам я, физически, возвращаться туда не спешил. Время пока не пришло, мне предстояло многое обдумать. Этот день несмотря на поведение мистера Ланкастера я буду помнить всю свою жизнь. Ибо в самой его середине наверное, в тот самый миг, когда мотор с плеском погрузился в воду, меня осенило. Некий голос произнес: «Две женщины призраки живых и призраки умерших мемориал». В следующее мгновение кусочки картины у меня в голове собрались воедино, и я увидел готовую композицию. Пока что смутно, но с сильным возбуждением я разглядел план нового романа.
Настал день возвращения в Англию. Вечером мне предстояло отбыть домой на «Кориолане».
С утра мистер Ланкастер, со свойственной ему небрежностью, уведомил меня, что Вальдемар устроит мне экскурсию в картинную галерею. Обедать мне тоже предстояло в обществе Вальдемара, поскольку самого мистера Ланкастера ждала деловая встреча. Однако ровно в четыре пятнадцать мне надлежало быть дома. Я ничего не ответил.
Едва мы с Вальдемаром оказались на ступенях галереи, а мистер Ланкастер скрылся за углом, как я, посмотрев на спутника, твердо покачал головой и сказал:
Nein[22].
Вальдемар озадаченно посмотрел на меня в ответ. Затем указал на вход в галерею и спросил:
Nein?
Nein, с улыбкой повторил я и жестами изобразил, как плыву брассом.
Вальдемар мгновенно просиял.
Ach schwimmen! Sie wollen, dass wir schwimmen gehen?[23]
Ja, кивнул я. Swimmen.
Еще ни разу Вальдемар мне так не улыбался. Он преобразился совершенно и больше не напоминал ангела.
Он отвел меня в большой муниципальный бассейн под открытым небом. Я несколько раз проходил мимо этого места, но со своим дурным немецким просто не решался зайти туда в одиночку. Больше Вальдемар не был пассивным: он купил нам билеты, взял полотенца и мыло, провел меня в раздевалку, по пути приветствуя многочисленных друзей, потом отправил меня в душ и показал, как облачиться в красные треугольные плавки-трусы, которые взял напрокат. Раздевшись, он словно снял с себя и свою конторскую личность. Поразительно, как он умудрялся прятать под чопорным деловым костюмом свое развитое, по-животному гибкое, загорелое тело. Больше он не вел себя со мной так, словно мне сорок лет и я в одной лиге с мистером Ланкастером. Мы робко улыбнулись друг другу и принялись плескаться, окунать друг друга в воду с головой, плавать наперегонки. Мы резвились, точно дети, но все это время я не забывал, что Вальдемар был уже юношей.
К нам присоединился друг Вальдемара, его ровесник по имени Оскар. У Оскара были нахальные манеры, обезьянье лицо, темные волосы и привычка скалить зубы. Он довольно бегло говорил по-английски; рассказал мне, что работает коридорным в одном крупном отеле. Да он и мыслил как коридорный: всюду вхожий, знал, что почем, а на меня смотрел с готовностью, как на постояльца гостиницы, у которого могут быть какие-то особые пожелания только заплати, и он все исполнит. Глядя, как Оскар с Вальдемаром посмеиваются в сторонке, я понял, что они обсуждают меня. Ну и ладно, ведь Оскар из шкуры вон лез, чтобы я почувствовал себя своим.
Накупавшись, мы отправились обедать в ресторан. Оба парня курили и пили пиво. Складывалось впечатление, что Вальдемар вовсю подражает своему прожженному приятелю, с которым мы к тому времени обращались друг к другу не иначе как «Оскар» и «Кристоф».
Вальдемар сказал что-то Оскару, и оба громко засмеялись.
Смешная шутка? спросил я.
Валли говорит, что ты понравишься его невесте, пояснил Оскар.
Это славно. Она тоже придет сюда?
Мы сами ее навестим. Скоро. Идет?
Идет.
Идет! от души рассмеялся Вальдемар. Он был уже навеселе. Подался вперед и горячо пожал мне руку. Оскар пояснил:
Невесте Валли, кстати, нравятся мужчины постарше. Не сильно старые. Вот ты самый раз! Симпатяга!
Я покраснел. Мной постепенно овладевало сладостное предвкушение вперемешку с тревогой.
Есть пять марок?
Да. Я достал деньги.
Нет, рассмеялись парни. Это на потом.
Послушай, Оскар Мне показалось, что имеет место некоторое недопонимание. Если она невеста Валли он, кстати, не слишком юн, чтобы обзаводиться невестой?
У меня уже в двенадцать лет была невеста. У Валли тоже.
А он не будет ревновать, если я
Парни рассмеялись еще громче.
Мы тебя с ней наедине не оставим, предупредил Оскар и ободряюще похлопал меня по руке. Должно быть, вид у меня сделался совсем недоуменный. Не надо стесняться, Кристоф. Сперва смотри на нас. Увидишь, как это просто.
Потом он перевел свою шутку для Вальдемара, и оба расхохотались до слез.
В словаре немецкого языка слово «braut» переводится как «невеста» или «суженая», однако Оскар с Вальдемаром употребляли его в отношении всякой девушки, с которой встречались. Этот свой первый урок иностранного языка я усвоил в тот незабываемый, радостный и развратный день день опущенных жалюзи, граммофонной музыки, скользких обнаженных тел, турецких сигарет, пыли с подушек, дешевого парфюма и здорового пота, внезапных взрывов хохота и скрипа диванных пружин.
На квартиру к мистеру Ланкастеру я вернулся только после шести. Я настолько ослеп от наслаждения, что мне было плевать, рассердится он на меня или нет; а он и не сердился. Он вообще был в том же настроении, в котором встретил меня, когда я только приехал. Ему словно было все равно, тут я или нет.
Передавай привет матери, только и сказал на прощание мистер Ланкастер.
Его холодность ранила: все же, сколько ни был я равнодушен к нему, ответное безразличие меня искренне поразило.
Вернувшись в Лондон, я узнал, что мой первый роман и впрямь потерпел фиаско. Отзывы оказались даже хуже, чем я ожидал. Друзья, как верные соратники, встали грудью на его защиту, заявив, мол, рука посредственности задушила шедевр. Однако мне, если честно, было плевать. Ум был занят только новым романом и отчаянной идеей поступить на медицинский факультет, и все это на фоне неотступных грез о Берлине. Этот город взывал ко мне еженощно эротическим хриплым голосом граммофонных мелодий, которые я слышал в однокомнатной квартире Вальдемаровой «невесты». Я не сомневался, что рано или поздно отправлюсь в Берлин. Даже начал самостоятельно учить немецкий язык по трехмесячной программе: ехал куда-нибудь в автобусе и повторял неправильные глаголы. Они звучали для меня как заклинания из «Тысячи и одной ночи», делающие из тебя владыку райских наслаждений.