Утром мы пойдем в «Эмпориум» или нет, скорее, после обеда. Ты не возражаешь? А то я готова проспать целый год!
Я лишь в очередной раз поборола в себе желание признаться кузине в отсутствии у меня денег.
Папа мне велел прикупить тебе все что нужно, беззаботно выпалила Голди.
После этих слов внутри меня разгорелась борьба между гордостью, желанием, досадой и огорчением. В итоге я тихо молвила:
Спасибо тебе.
Ты теперь Салливан, Мэй. Ты часть нашей семьи.
Голди отлично знала, как поймать меня в ловушку. С самого начала знала.
Она направилась к выходу:
Господи, я засыпаю на ходу! А ты, наверное, и вовсе падаешь с ног. Спокойной ночи!
Кузина была права. Но эмоции этого дня и вечера не угасли. И после ее ухода я еще долго наблюдала за суетой в бальном зале, пока служанки не начали хмуриться и переглядываться, а дворецкий Ау не обратился ко мне с вопросом:
Вы позволите мне проводить вас до вашей комнаты, мисс?
Лишь тогда я осознала, что мешалась у них под ногами. Еще одна досадная ошибка. И я еще раз убедилась в наличии прорех в моем образовании. Матушкины уроки не научили меня всему, что требовалось знать об этом мире.
Я поднялась по лестнице. И опять как в том неотделанном коридоре ощутила тишину дома. Как такое могло быть, когда служанки и дворецкий все еще наводили чистоту после приема? И все-таки так было.
В пансионе никогда не устанавливалось такой тишины. Там всегда соседки болтали, ворчали, сетовали, вздыхали. А бревна и половицы дома отвечали им скрипом и стенаниями. Газовые светильники постоянно шипели. И с улицы в любое время дня и ночи в наши комнаты проникал шум. Даже находясь одна, я ощущала присутствие других. Но здесь
Я вошла в свою спальню. Один нажим на кнопку и брызнувший из сделанных из оникса и золота светильников свет отразился от стен. Да так, что мне почудилось, будто я шагнула не в комнату, а в розовую пасть. Синие птички на обоях тошнотворно затрепетали. «Вот чем чревато изнурение»
Едва сняв фишю и вынув из волос шпильки, я услышала звук легкую, почти неразличимую поступь и обернулась. В этот момент дверь открылась, и порог моей спальни переступила женщина.
Мама!
Потрясенная, я приросла ногами к полу. Передо мной стояла моя матушка живая, со светлыми волосами, заплетенными в косу за спиной, и расстегнутой у горла пуговкой на ночной сорочке Но почти сразу я осознала: это не мама.
Тетя Флоренс?
Кто вы такая? спросила она грубым шепотом.
Я Мэй. Ваша племянница.
Моя племянница мертва, нахмурилась тетя. Они сказали мне, что она умерла.
Тетя не бодрствовала. Я узнала этот замутненный взгляд. В нашем пансионе одна женщина страдала лунатизмом. Старая миссис Уэдлинг нарушала наш покой так часто, что соседкам приходилось запирать бедняжку в комнате.
Нет, это моя мама умерла. Ваша сестра, Шарлотта, постаралась выговорить я как можно мягче.
Мэй Тетя Флоренс произнесла мое имя так, словно оно было иностранным. О, Мэй! Мэй! Не может быть Почему ты здесь? Зачем ты сюда приехала?
Вы сами меня пригласили. Вы попросили меня приехать.
Нет-нет, попятившись назад, затрясла головой тетя Флоренс. Ты должна немедленно уехать. Я им запретила. Я сказала им «Нет!».
Я я не понимаю. Кому вы сказали и что?
Ты должна уехать! закричала тетя Флоренс. Тебе здесь не место!
Теперь настал мой черед попятиться. Тетя Флоренс бродила во сне. Она не отдавала себе отчета в том, что говорила. И все-таки энергичность ее отказа потрясла и поколебала меня.
Но ведь у меня было ее приглашение! И оплаченный билет на поезд. Вот что имело значение
Мама! Голди перелетела порог в своем бальном платье, возбужденная и раздраженная. Мама, что ты тут делаешь?
Руки тети Флоренс беспомощно упали.
Извини, Мэй, произнесла кузина и устремилась к матери. Пойдем отсюда. Тебе следует лечь в постель.
Если она страдает лунатизмом заикнулась было я.
Тебе не о чем беспокоиться. Я обо всем позабочусь сама, заверила Голди и потащила тетю Флоренс к двери, как нахулиганившего ребенка.
Чувствуя себя беспомощно и глупо, я последовала за ними в коридор.
Тебе нужна моя помощь? Я могу что-нибудь для вас сделать? спросила я кузину.
Голди не ответила. Она довела мать до спальни в самом конце коридора, втолкнула внутрь, плотно закрыла за собой дверь, и тишина дома поглотила обеих.
Глава третья
Я забыла задвинуть шторы и, проснувшись, увидела за окном покров светлого тумана, делавший неясным и расплывчатым все предметы. Мое сердце сжало навязчивое дезориентирующее ощущение как будто мир куда-то ускользнул, оставив меня в подвешенном состоянии. В ловушке окружившей меня пустоты.
Отчасти это ощущение было связано со странным ночным визитом тети Флоренс. Но еще и мои сновидения нагнали на меня неуверенность и страх, хотя припомнить, что мне снилось, я не смогла. И решила, что все это из-за множества накопившихся вопросов.
Сразу после пробуждения я прислушалась в надежде уловить звуки, которые сказали бы мне, что домочадцы уже проснулись. Но я ничего не услышала. Ни суетливой беготни служанок, ни голосов дяди и тети, ни возгласов Голди. Вокруг стояла все та же жутковатая тишина, усиленная удушающими тисками тумана, обступившего дом. Меня озадачили сразу много вопросов. Можно ли мне пройти в ванную? Не потревожу ли я кого? Надо ли мне одеваться? И вообще, следует ли мне спуститься вниз или надо подождать, когда ко мне в комнату явится служанка? Все эти вопросы лишь подчеркнули: хоть я в этом доме и не вполне гостья, но полноценным членом семьи смогу стать, только усвоив все тонкости его ежедневного внутреннего распорядка. Странно, что ты не задумываешься о таких вещах, пока не сталкиваешься с ними.
Я прокралась в купальню с голубой фаянсовой раковиной, такой же ванной и орнаментированным туалетом, который, похоже, был высечен из мрамора. Что за чудо! Открываешь кран, а из него течет вода! И горячая тоже! В пансионе приходилось на плите кипятить ведра с водой, и к тому моменту, как ты наполняла всю ванну, вода в ней успевала охладиться. А в этой ванной я бы наслаждалась целый день, вот только обои в ней были такими пугающими очень яркими, даже кричащими, со звериными мордами, выглядывавшими из-за листьев тропических растений. Мне показалось, что эти дикие обитатели джунглей как будто наблюдали за каждым моим движением, и захотелось просто поторопиться за порог.
Никаких признаков того, что кто-то проснулся, заметить мне так и не удалось Делать было нечего, и я вытащила из чемодана свой альбом для эскизов в кожаном футляре и набор чертежных карандашей. Карандаши были расточительной роскошью, и я до сих пор испытывала вину, когда ими пользовалась. На этом в свое время решительно настояла матушка. «Я не знаю, откуда у тебя такой талант. Уж точно не от меня и не от твоего отца» однажды призналась она. И погрузилась в воспоминания, а потом отмахнулась от них с легкой улыбкой. А когда я стала умолять ее поделиться этими воспоминаниями со мной, матушка только сказала: «Просто запомни, моя дорогая. Не стоит ни о чем судить слишком строго. У каждой истории, как у медали, две стороны». Расспрашивать дальше было бесполезно. Обещание, данное матушкой моему отцу, было таким же обязывающим, как и ее любовь ко мне.
Поначалу я, пытаясь похоронить все вопросы в собственных фантазиях об отце, находила сотни оправданий его отсутствию. Он пропал в море. Его выкрали. Он отправился в исследовательскую экспедицию в Арктику и, затерявшись во льдах, отчаялся найти путь домой, к нам. Но по мере моего взросления подобные истории переставали удовлетворять и тешить меня. Я начала досадовать из-за всего, чего не знала, и тяготиться нищетой, ежедневными свидетельствами нашей нужды. Даже нашими комнатами, в которых нам ничего не принадлежало ни мебель, ни половики, ни дешевые хромолитографии на стенах. За исключением некоторых вещей сувенирного кувшинчика из-под драже с Филадельфийской Всемирной выставки, пустого пузырька из-под духов, все еще хранившего какой-то сложный чарующий аромат («Это французские духи», повторяла матушка, водя пузырьком у моего носа), нескольких книг, нашей одежды да рисунков, которые я иногда делала, когда оставалась лишняя бумага. На них в дальних навеянных воображением землях томился в плену отец. Правда, я не говорила маме, что рисовала. В тот единственный раз, когда я описала ей свой рисунок, матушка так сильно расстроилась, что мне сделалось тошно.