Глянь-ка на этого премилого мальчика. Иисус, какой красивый, бедняга! Ей-Богу, ангелочек, только крыльев не хватает!
А вот яйца, пани Марцинова.
Чёрт бы их взял! Смотрите-ка, он чего-то так молится, а на его глазах блестят слёзы?
Кто его знает! Пойдём лучше к маслу.
Глядите-ка
Пойдёмте торговаться
Потому что вы, кума, не обращаете внимания
Молится, молится; пусть Бог даст ему всего хорошего, а мы к яйцам и маслу, а то подойдёт кто-нибудь или
Ваша милость, кума, ангелочек
Не хотите?
Торгуйтесь сами!
Тогда помогите же мне.
Ага, сейчас! Подойду и погляжу, ведь он плачет, нужно расспросить, посмотреть, может, его кто обидел.
За своим бы следили и смотрели, из чего хлеб едите.
Обе кумы пожали плечами, и пани Марцинова подошла к мальчику, а пани Янова направилась к горшкам с маслом и коробкам с яйцами.
Добрый день, хлопчик! День добрый! воскликнула она, качая головой и поднимая её вверх.
Мальчик не думал, что это приветствие может относиться к нему и даже не оглянулся.
Смотрите, так замолился, что не слышит!
И она повторила своё:
День добрый, дорогой!
В эти минуты молитва окончилась, мальчик упал на пожелтевшую траву и, как бы колебался, как бы боялся идти дальше, опёршись на руки, неподвижно сидел. Он всё-таки услышал приветствие и медленно, из любопытства, повернул голову и заплаканные глаза. Встретился с любопытным взглядом достойной пани Марциновой, красное, светящееся здоровьем лицо которой было обращено наверх. Но ещё не убедился, что услышанный голос относился к нему.
Таким образом, любопытной торговке пришлось поздороваться с ним в третий раз
День добрый тебе, хлопчик!
День добрый, мать, ответил тихо путешественник и, стыдясь, снова закрыл ладонью лицо.
Что же ты так молился, а, видимо, и поплакивал? Гм?
Знает ли человек, откуда к нему плач и молитва приходят? Их Бог даёт, сказал мальчик.
Марцинова покачала головой: какой умный, говорит как ксендз.
Вы издалека? спросила она громко.
О! Издалека, матушка!
И, наверно, в наш Краков?
А куда же, мать?
С вами, должно быть, кого-нибудь ещё?
Господь Бог.
Марцинова по-прежнему кивала головой.
Ой! И так ты один пришёл прямо сюда! Милый Пане Иисус! Один!
Разное бывало, матушка, по большей части один.
Наверняка у тебя есть рекомендация к кому-нибудь или письмо, или родственники?
Ничего, ничего никого Божья опека и людское милосердие.
Ой! Ой! Как же это, бедняжечка! воскликнула Марцинова, хлопая в ладоши. Господи Иисуси, издалека! Один, на человеческую милость, на Божью опеку! И не боялся так идти?
А чего мне бояться?
Разбойников, случайностей Бог знает, добавила она, крестясь, злого духа.
Что же с меня взяли бы разбойники? От злого духа есть крест, на злой случай ангел-хранитель.
Даже приятно слушать, такой разумный ребёнок А что же думаешь делать в Кракове?
Не знаю и поэтому вы видели, что я плачу; потому что, когда этот Краков, о котором я мечтал, на который вся надежда, уже близко, то меня такой страх берёт, такой страх, мать
И он снова заплакал.
Не бойся, дитя моё! Кто с Богом Бог с ним! Ангелы Господни с тобой, мой дорогой не оставит тебя Матерь Божья, опекунша сирот и бедных; Краков большой, в нём милосердия довольно и хлеба достаточно!
Дай Боже, чтобы слова ваши были для меня добрым знамением, мать благослови вас за них Бог!
Не за что, друг мой, не за что! Ты, быть может, не ел? спросила она живо.
У меня есть ещё кусочек хлеба
Добавьте к нему, дитя моё, кусочек сыра.
Нет денег.
А кто тебя о них просит? Это мне позже отдашь, когда приуспеешь в городе! Найдёшь Марцинову в ларьке на рынке, первая будка скраю, окрашена в зелёный цвет, на колёсах, на крыше красный петух. Узнаешь! А если тебе не хватит хлеба, то приходи завтра ко мне, приходи, дорогой, всегда ложку еды найдёшь.
Мальчик поцеловал руку, которая, дрожа, протянула ему белый кусочек сыра, и слёзы, но радости, заблестели в его глазах.
Благослови вас Бог за это, добрая, милостивая женщина! воскликнул он. Я не родился нищим, а то бы руку к людям вытянул Бог так хотел, да будет воля Его. О! Никогда не забуду вашей милостыни и буду за вас Бога молить! Теперь, после ваших слов, более смелый и весёлый я войду в Краков.
Но пани Марцинова, которой кума давно кричала, ушла уже, отдав сыр, и сильно возбуждалась, перекупая горшочек масла. Мальчик тем временем надел ботинки, застегнул одежду, потряс волосы, запутавшиеся на плечах, и, откусывая кусочек сыра, взял посох и двинулся к городу.
Но сердце его так билось, что голода он не чувствовал; он спрятал сыр и, устремив глаза на столицу, предместье которой было полно шуму и суеты воскресного торга, шёл дальше, не спеша, оглядываясь, уступая и следя за дорожками под домами.
Боже мой, каким тут всё казалось ему дивным, великим, почти страшным и чудесным! Он глядел на здания, на людей, останавливался, поглядывая в сторону голосов, что казались ему дракой. Воскресные колокола оглушали его, городской шум беспокоил. Он наткнулся на открытые двери костёла и, стягивая шапочку, вошёл.
Утренняя месса в костёле Девы Марии как раз начиналась и перед главный алтарь вышел ксендз в белой ризе, за ним два мальчика в свежих стихарях, немного было людей в костёле. Несколько дедов при входе, несколько мещан в праздничной одежде на лавках, которые открывали себе ключами и входили на собственные места, несколько коленопреклонённых женщин у решёток, разделяющих главную часть храма от нефа костёла.
Мальчик на одно мгновение опустился на колени у порога, ударил челом, сложил руки, и в эти минуты раскрылись шторки перед образом Божьей Матери и, словно свет от Её изображения упал на бедного сироту, зазвучал орган, зазвенели колокола, служба началась.
Он молился, молился, и не раз: горячие слёзы падали на каменный пол, не раз он обращал глаза на лицо Богородицы, увенчанное золотой короной.
Ксендз уже благословил крестом верующих и отошёл от алтаря, а мальчик не встал ещё. За ним был слышен ропот, двое мальчиков его возраста, поглядывали на него, тихо разговаривая:
Смотри-ка, Павел, какой-то чужак!
И бедняк, как мы, Янку!
О! А молился бы так, если бы не был бедным?
Наверное, нет; поговорим с ним, как будет выходить из костёла.
Когда ребята шептались, какой-то старик в сером капоте, с седыми усами и выстреженной чуприной, человек с мрачным и сморщенным лицом, который во время мессы внимательно следил за горячей молитвой мальчика-бродяги и всматривался в его лицо, задержался тоже рядом с ним, опёрся на сучковатую палку и, погладив лоб, кивнул ему.
Мальчик, который этого не ожидал, не принял сперва этого вызова на свой счёт и не сразу его услышал, пока седой, потянув его за руку, не вывел за собой на кладбище.
Он поставил его перед собой, долго смотрел ему в глаза, отвратительно морщился, кусал усы и наконец буркнул, словно ругал:
Кто ты?
Сирота, пане!
Сирота, гм, сирота! повторил несколько раз седой господин, крутя головой, и под нос себе добавил:
За сиротою. Бог с калитою. А откуда?
Издалека, пане.
Из Польши?
Из Руси Литовской.
О! Из Руси Hora z horoju ne zojdetsia, смотрите же, русин! А с кем же приехал?
Пришёл один.
Один! по-прежнему грозно бурча, говорил седой. Гм! Зачем же? К кому?
Ищу пристанища, жизни, хлеба.
А там же у тебя никого? Гм?
Никого! и мальчик тяжко вздохнул, а слёзы тихо снова покатились на рукава рубашки.
Седой господин поднял заячий капот, что-то ворча под носом, достал из-под него кошелёк и, поискав белый грош, дал его мальчику.
Вот тебе, ты хорошо молился, ты свято молился, Бог тебе даёт это через меня, не я! Не я! И не избалуйся в городе, и не отвыкай от молитвы!
Мальчик едва имел время начать благодарить, когда седой, ещё что-то ворча, быстро ушёл, размахивая палкой над головой, повторив:
Nad syrotoju Boh z kalitoju.
Чуть он ушёл, подошли к нему те два мальчика, что вышли из костёла за юным путником, посмотрели ему в глаза и старший, с коротко остриженной головой, с мужской фигурой, с чёрными глазами, румяный, останавливая мальчика, поздоровался: