Всех до единого в доме арестовали и мужчин, и женщин, а первым «старого солдата». Потом я нашел кровать, в которой спал, а потом мы отправились в комнату наверху.
Там нигде не нашлось ничего хоть сколько-нибудь примечательного. Супрефект осмотрел помещение, велел всем молчать, дважды топнул по полу, потребовал свечу, внимательно посмотрел на то место, где топнул, и приказал осторожно разобрать там пол. Это было исполнено вмиг. Принесли свет, и мы увидели глубокую полость с деревянными распорками между полом верхней комнаты и потолком комнаты внизу. Через эту полость вертикально было пропущено нечто вроде железного кожуха, густо смазанного, а в этом кожухе виднелся тот самый винт, соединенный с балдахином внизу. Далее были обнаружены, вытащены и разложены на полу остальные детали машины: еще один винт, весь в свежем машинном масле, рычаги, обернутые войлоком, полный механизм верхней части тяжелого пресса, все это было с дьявольской изобретательностью идеально подогнано к устройству внизу, а в разобранном виде умещалось в наименьший возможный объем. Немного повозившись, супрефект сумел собрать машину и, предоставив своим людям опробовать ее, вместе со мной спустился в спальню. Смертоносный балдахин уже опускался, но не столь беззвучно, как наблюдал я раньше. Когда я сказал об этом супрефекту, ответ его был прост, но полон устрашающего смысла.
Мои люди, заметил супрефект, опускают полог в первый раз, а те, чьи деньги вы выиграли, имели больше опыта.
Мы оставили дом в безраздельном владении двух полицейских: все до единого обитатели были тут же отправлены в тюрьму. Супрефект составил proces verbal[18] моих показаний у себя в кабинете, а затем отправился со мной в гостиницу проверить мой паспорт.
Скажите, спросил я, вручая ему документ, неужели кого-то действительно уже задушили в этой кровати, как пытались задушить меня?
Я видел в морге десятки утопленников, в чьих бумажниках находили предсмертные послания, что они-де бросились в Сену, поскольку потеряли все за игорным столом, отвечал супрефект. Откуда мне знать, многие ли из них пришли в тот же игорный дом, что и вы? Выиграли, как выиграли вы? Легли на эту кровать, как легли вы? Уснули в ней? Были в ней задушены? И затем были тайно выброшены в реку с предсмертной запиской, которую убийцы подделали и подложили к ним в бумажник? Никто на свете не скажет, сколько их было, тех, кого ждала участь, которой вы избежали, много или мало. Эти люди из игорного дома сумели утаить свой механический балдахин даже от нас, даже от лучшей в мире французской полиции! А мертвые лишь помогали им хранить эту тайну. Доброй ночи, точнее, доброе утро, мосье Фолкнер! Явитесь ко мне в девять, а пока что au revoir![19]
Дальнейший мой рассказ не займет много времени. Меня допрашивали снова и снова, игорный дом тщательно обыскали сверху донизу, арестованных подвергли дознанию поодиночке, и двое из тех, на ком не было особенно тяжкой вины, во всем признались. Я выяснил, что «старый солдат» был на самом деле хозяином игорного дома, а правосудие выяснило, что его много лет назад разжаловали из армии за дезертирство, что после этого он совершил множество всевозможных злодеяний, что у него хранилось краденое имущество, у которого нашлись владельцы, и что они с крупье его сообщником и с женщиной, сварившей мне кофе, и придумали хитроумный план с механическим балдахином. Были некоторые причины сомневаться, знали ли об этой удушающей машине слуги, работавшие в доме, и слуги воспользовались этими сомнениями и были наказаны просто как бродяги и воры. Что же касается «старого солдата» и двух его главных клевретов, они угодили на виселицу; женщина, отравившая мой кофе, попала в тюрьму не помню на сколько лет; завсегдатаи игорного дома были признаны «подозрительными» и помещены «под наблюдение»; а я на целую неделю (а это долго) стал главным светским львом Парижа. Мои приключения воспели три знаменитых драматурга, однако пьесы так и не увидели света рампы, поскольку цензура запретила показывать на сцене точное подобие механического балдахина из игорного дома.
Зато мои приключения принесли мне пользу, которую одобрила бы любая цензура: они раз и навсегда излечили меня от тяги сыграть в «Rouge et Noir». Отныне зрелище зеленого сукна с колодами карт и грудами денег было для меня навеки связано со зрелищем балдахина, который в ночной тьме и тишине опускался на меня, готовясь задушить.
Договорив, мистер Фолкнер тут же вскинулся в кресле и немедленно принял прежнюю неловкую горделивую позу.
Боже милостивый! воскликнул он с комической гримасой изумления и огорчения. За всеми этими рассказами, почему я так заинтересовался наброском, который вы по доброте своей подарили мне, я совершенно забыл, что пришел сюда позировать для портрета. Должно быть, весь последний час я позировал просто ужасно, наверное, у вас никогда не было моделей хуже меня!
Напротив, вы были лучше всех, ответил я. Я старался уловить сходство, а вы, увлекшись рассказом, невольно показали мне естественное выражение своего лица, а это и требовалось мне для верного успеха.
Приписка миссис Керби
Не могу оставить эту историю без примечания о случайной фразе, ставшей причиной, по которой она была рассказана в усадьбе вчера вечером. Наш друг, молодой моряк, перечисляя, чем ему не нравится сон на берегу, провозгласил, что особенно он не любит кровати с балдахином, поскольку всякий раз, когда ему случается спать в такой постели, он боится, что балдахин среди ночи свалится на него и задушит. Мне показалось донельзя странным, что он случайно упомянул основную черту истории Уильяма, и мой муж согласился со мной. Однако он говорит, что едва ли стоит писать о подобных пустяках в такой важной книге. После этого я смею лишь украдкой присовокупить эти строчки в самом конце рассказа. Если печатник обратит внимание на мои последние слова, возможно, он не сочтет за труд поместить их где-нибудь в уголке, где они не слишком помешают.
Л. К.Пролог ко второму рассказу
Первым из целой череды великолепных заказов, которые мне удалось получить на респектабельном курорте Тидбери-на-Болотах и в его окрестностях, был портрет в полный рост блистательной местной знаменитости некоего мистера Бокшеса, стряпчего, которому, по всеобщему убеждению, удалось превзойти в делах всех остальных здешних законников.
Портрет должен был стать «зримым свидетельством (выражаясь языком циркуляра, который был мне тогда вручен) выдающихся заслуг мистера Бокшеса в становлении и укреплении процветания нашего города». Циркуляр подписали «муниципальные власти и постоянные жители» Тидбери-на-Болотах, и по завершении портрета его надлежало вручить миссис Бокшес «в качестве скромного подарка от чистого сердца» и так далее. Своевременная рекомендация одного из моих самых великодушных друзей и покровителей сделала меня счастливым обладателем заказа, и я получил указание явиться в назначенный день в частную резиденцию мистера Бокшеса, имея при себе все необходимые принадлежности для первого сеанса.
Когда я прибыл в дом, меня провели в прелестно обставленную утреннюю гостиную. Полукруглый эркер выходил на большую открытую лужайку она же служила и главной площадью Тидбери. По ту сторону лужайки я увидел новую гостиницу (с недавно пристроенным крылом), а рядом старую гостиницу, упрямо сохранявшую обличье, в котором она была первоначально выстроена. Дальше по улице дом доктора с цветным фонарем и маленькой табличкой, контора банкира с простым фонарем и большой табличкой, а затем, под прямым углом к ним, торговая улочка: сыродельня (очень маленькая), аптека (очень нарядная), кондитерская (очень безвкусная) и зеленная (очень темная). Я все разглядывал открывшийся мне вид, когда меня вдруг окликнул бесцеремонный голос, явно принадлежавший любителю поспорить: