Уверен, что это не там, сказал я.
Портье пожал плечами. В Париже не было другой гостиницы с таким названием. Мне пришло в голову, что Стрикленд мог схитрить и скрыть свой настоящий адрес, назвав партнеру ложный. Не знаю почему, но у меня было подозрение, что это вполне в духе Стрикленда заставить обозленного маклера бессмысленно прикатить в Париж, чтобы разыскать чуть ли не в трущобах заштатную гостиницу. И все же я решил туда поехать и разобраться на месте. На следующий день часов в шесть я вызвал такси и попросил водителя остановиться на углу улицы, решив пешком дойти до гостиницы и там осмотреться, прежде чем войти. По обеим сторонам улицы тянулись ряды небольших магазинчиков и лавок для простого люда, а в середине слева стояла гостиница «Белж». Достаточно скромная гостиница, где я поселился, по сравнению с этой была чуть ли не дворцом. Высокое, жалкое строение не обновляли и не красили много лет, и вид у него был такой обшарпанный, что обычные дома по его сторонам выглядели чистыми и опрятными. Грязные окна были плотно закрыты. Как мог здесь жить Чарльз Стрикленд в греховной роскоши с неизвестной чаровницей, ради которой пожертвовал честью и долгом? Я был раздосадован, чувствуя себя обведенным вокруг пальца дураком, и чуть было не повернул назад, не наведя никаких справок относительно сбежавшего мужа. Не поступил я так только по одной причине хотелось иметь право сообщить миссис Стрикленд, что сделал для нее все возможное.
Вход в гостиницу соседствовал с очередной лавчонкой. Дверь была распахнута, и на ней висело объявление: Bureau au premier[5]. Я поднялся по узким ступеням и увидел на площадке что-то вроде стеклянной конторки, в которой были стол и пара стульев. Снаружи стояла скамья, на которой, видимо, ночной портье проводил нервные, полные беспокойства ночи. Из людей никого не было видно, но под электрическим звонком висела табличка Garçon[6]. Я позвонил, и вскоре появился коридорный молодой человек угрюмого вида, с бегающими глазками. На нем была рубашка с короткими рукавами, на ногах тапочки.
Не знаю почему, я весьма небрежно спросил у него:
Не остановился ли здесь, часом, мистер Стрикленд?
Номер тридцать второй. На шестом этаже.
Я так удивился, что на какое-то время утратил дар речи.
Он сейчас у себя?
Парень окинул взглядом стойку с ключами.
Ключа нет. Поднимайтесь и взгляните сами.
Я счел необходимым задать еще один вопрос:
Madame est là?
Monsieur est seul[7].
Когда я поднимался по лестнице, коридорный провожал меня подозрительным взглядом. Было темно и душно, я почти задыхался от спертого воздуха и зловония. На третьем этаже неопрятная женщина в халате, с взлохмаченными волосами открыла дверь и молча уставилась на меня. Наконец я добрался до шестого этажа и постучал в дверь тридцать второго номера. Внутри послышался шум, и дверь приоткрылась. Передо мной стоял Чарльз Стрикленд. Он молчал, явно не узнавая меня.
Я назвал свое имя, стараясь держаться как можно непринужденней.
Вижу, вы меня не помните. Я имел удовольствие в июле обедать у вас.
Заходите, приветливо пригласил он. Рад вас видеть. Присаживайтесь.
Я вошел. Маленькая комната была забита мебелью в стиле, который французы именуют стилем Луи-Филиппа. Широкая деревянная кровать с красным стеганым одеялом, большой гардероб, круглый стол, крохотный умывальник и два стула, обитые красным репсом. Все грязное и потрепанное. Никакого намека на непристойную роскошь, которую так живо описывал полковник МакЭндрю. Стрикленд сбросил на пол одежду с одного стула, и я сел.
Чему обязан? спросил он.
В этой конуре мужчина показался мне еще крупнее, чем в день первой встречи. На нем была старая куртка, и, похоже, он несколько дней не брился. В день нашего знакомства Стрикленд был модно одет, но, похоже, это его тяготило, а вот сейчас, неопрятный и неряшливый, он чувствовал себя как рыба в воде. Я не представлял, как он отнесется к тому, что я собирался сказать.
Я приехал по поручению вашей жены.
А я как раз собирался чего-нибудь выпить перед обедом. Не составите компанию? Как вы относитесь к абсенту?
Нормально.
Тогда пойдем.
Стрикленд надел котелок, явно нуждавшийся в чистке.
Можно и пообедать вместе. Помните, вы должны мне обед?
Конечно. Вы один?
Мысленно я похвалил себя, что так непринужденно задал столь важный вопрос.
Да, один. По правде говоря, я уже три дня ни с кем не разговаривал. Мой французский оставляет желать лучшего.
Спускаясь с ним по лестнице, я задавался вопросом, куда делась малышка из закусочной. Они что, уже поссорились или он к ней охладел? Зная, что Стрикленд чуть ли не год готовился к бегству, последнее казалось маловероятным. Дойдя до кафе на улице Клиши, мы уселились за столиком на улице.
Глава двенадцатая
В это время дня улица Клиши была запружена народом, и человек с живым воображением мог разглядеть в прохожих персонажей из бульварной литературы. Кого здесь только не было! Здесь прогуливались клерки и продавщицы, старики, словно сошедшие со страниц романов Оноре де Бальзака, а также мужчины и женщины, профессионально извлекающие доход из человеческих слабостей. На улицах этого бедного квартала Парижа жизнь била ключом, заставляя сердце колотиться сильнее в ожидании внезапных приключений.
Вы хорошо знаете Париж? спросил я.
Нет. Не был здесь с медового месяца.
Как вам удалось набрести на эту гостиницу?
Мне ее порекомендовали. Я хотел что-нибудь подешевле.
Принесли абсент, и мы с подобающей серьезностью стали смешивать его с тающим сахаром.
Полагаю, лучше сразу открыть вам цель моего визита, сказал я не без смущения.
Его глаза лукаво блеснули.
Я не сомневался, что рано или поздно кто-то объявится. От Эми пришла груда писем.
Тогда вы прекрасно знаете, что я собираюсь сказать.
Письма я не читал.
Я закурил сигарету, чтобы потянуть время, не представляя, как перейти к делу. Заготовленные мною красноречивые фразы проникновенные или негодующие были здесь, на улице Клиши, неуместны. Стрикленд усмехнулся.
Неприятная вам досталась работенка, так ведь?
Не знаю, что и сказать, ответил я.
Вот что. Выкладывайте все поскорее, а потом проведем вместе приятный вечер.
Я колебался и медлил с ответом.
Вам приходило в голову, что ваша жена страдает, что она в отчаянии?
Эми справится.
Не решусь описать поразительную черствость, с какой это было сказано. Я смутился, но постарался скрыть свое смущение, приняв тон моего дядюшки Генри, священника, когда он уговаривал кого-нибудь из родственников принять участие в благотворительной акции.
Не возражаете, если я буду говорить с вами откровенно?
Он улыбнулся и согласно кивнул головой.
Разве она заслужила такое отношение?
Нет.
У вас есть к ней претензии?
Никаких.
Разве не бесчеловечно вот так бросить ее, безвинную, после семнадцати лет брака?
Бесчеловечно.
Я посмотрел на Стрикленда с удивлением. Безоговорочное согласие с тем, что предъявлялось ему, выбивало почву из-под ног. Положение мое становилось затруднительным, если не сказать смехотворным. Я готовился к тому, что придется его убеждать, вызывать в нем сострадание, поучать, предостерегать и выдвигать требования, прибегая при необходимости к язвительности, негодованию, даже к сарказму, но что прикажете делать исповеднику, когда грешник признает свой грех, но не раскаивается в нем? Я о таком и не слыхивал, ибо моя привычная тактика сводилась к отрицанию предъявляемых мне обвинений.
Ну, так что? спросил Стрикленд.
Я постарался презрительно скривить губу.
Раз вы все признаете, что тут скажешь?
Видимо, ничего.