На утреннем построении Рик был в центре внимания по двадцатому разу он рассказывал, как попал под действие чар самой-настоящей-всамделишной ведьмы. От восторга он даже забыл о Генрихе во всяком случае, увидев его, просто показал кулак и отвернулся, снова пересказывая всем желающим свою историю.
Народ слушал, открыв рот, и про запах грозы, и про холод, и про то, как потом болело всё тело. Шепотки: «отпад», «вот так повезло» и прочее летали по школьному двору.
Генрих молчал. Он не желал ни с кем делиться воспоминаниями о встрече с чудом по имени Марика.
Он думал о девочке весь вечер и всю ночь, даже ел через силу.
Она ведьма. Это кололо болезненно, обидно. Генрих магию не любил, иногда даже ненавидел. Он не играл с остальными в великих магов и не обсуждал маршрут Жёлтого патруля. Он предпочёл бы, чтобы магии не было вовсе.
Но стоило вспомнить лицо Марики, её смешные пушистые волосы, как хотелось улыбаться.
Мортон! вырвал его оклик из воспоминаний. Тебя тоже ведьма заколдовала?
Простите, господин учитель, нет, отозвался Генрих смиренным тоном, и учитель кивнул, продолжая перекличку.
Когда все восемьдесят учеников школы Благодетельной Магарет подтвердили присутствие, старший учитель объявил о начале молитвы. Генрих послушно сложил руки перед грудью, закрыл глаза и даже начал повторять слова, накрепко вбитые ещё с первых дней учёбы. Во Всевышнего он не верил. В конце концов, как возможно, чтобы одноглазый мужик жил тысячи лет, создал всё живое да ещё и управлял всеми на свете? Генриху это казалось глупостью. И если даже допустить, что Всевышний где-то есть, он уж точно не прислушается к дурацким молитвам учеников какой-то школы, других забот хватает.
В общем, большую часть молитвы Генрих потратил на воспоминания о Марике. Ему было и неловко, и приятно от того, что она взяла его нелепый подарок. Если бы он знал, он подготовился бы получше. Сделал бы что-то более аккуратное, отшлифовал бы края, покрасил бы как следует. Но она искренне смеялась, глядя, как человечек пляшет, значит, ей понравилось, так? И выходит, что подарок не так уж и плох. Или плох, но всё равно ей понравился? Запутанно и непонятно.
Эти мысли вылетели из его головы только с началом занятий.
Учеников школы Благодетельной Магарет делили на пять классов по возрасту и способностям. Генрих был в третьем, но был убеждён, что это из-за вредности господина директора тот считал, что раз его сын сидит в третьем, так значит, его сверстники и те, кто моложе, не должны его обгонять.
В классе Генриха было тридцать шесть человек только мальчики. Девочки учились отдельно, в своих школах. Эди, у которого было три сестры, говорил, что их там учат тому же, но они уж очень бестолковые.
Предметов было четыре: Слово Всевышнего, история, стенийский язык и математика, и только в пятом последнем классе добавлялся ещё один, новый география. Из всех предметов именно математику Генрих любил всем сердцем соединение цифр и чисел его завораживало, задачи про скорость, вес, инерцию и силу тяжести заставляли как следует поломать голову, а с помощью расчётов потом удавалось придумывать полезные штуки. Но до математики было ещё далеко. Пока они снова, уже в который раз твердили про Тёмные времена.
Ложный король Родон Слепой возгордился, бубнил старший учитель, седой и дёрганый, и пошёл войной против самой магии. И маги прокляли Родона и род его, отвернулись от нас, и начались истинно Тёмные времена. Мортон, почему мы называем так эту эпоху?
Потому что мы сами лишили себя покровительства магии, и страна погрузилась во тьму, точно по учебнику ответил Генрих, заслужив покровительственную улыбку.
Кто из королей первым отринул заблуждения и призвал Ковен для помощи и справедливого правления? Талер?
Генрих бросил быстрый взгляд и не без удовольствия понаблюдал за тем, как Рик морщит лоб, пыхтит и кряхтит, стараясь выдавить хоть одно имя.
Ну?
Мелькнула идея: подкинуть ему через увальня Сэма бумажку с ложной подсказкой, но Генрих понял, что никак не успеет учитель не будет ждать вечно.
Ну? повторился вопрос.
Родон Пятый? выдавил из себя Рик.
Генрих прыснул в кулак, да и другие засмеялись.
Талер! Ты чем слушал вчера?
Что ж, даже без помощи Рик нарвался на наказание. Генрих дал правильный ответ Эйрих Первый при помощи своего брата Тордена, а Рику велели остаться после уроков и написать имя короля сто раз.
***
День складывался удачно. На математике Генрих заслужил похвалу, а Рик и двое его подпевал самостоятельно заработали ещё одно наказание. Работа на фабрике выдалась лёгкой, под шумок Генрих утащил полные карманы деревянных обрезков, а толстую дубовую доску в метр длиной получил совершенно легально. Мастер отдал её, потому что обнаружил брак.
Генрих возвращался домой, предвкушая горячий суп и прикидывая, на что бы пустить доску. Дверь укрепить, что ли? Нарезать на брусочки, прибить крестами, всё лучше будет, чем сейчас. Или подлатать оконную раму? Это пока жара, а зимой дуть будет. Доска на плече даже не казалась тяжёлой Генрих с удовольствием унёс бы ещё пяток таких.
Поднявшись по лестнице на чердак, он привычно прислушался.
Орали у Ливов похоже, муж опять напился и колотит жену. Если бы не драгоценная доска, Генрих заглянул бы к ним и попытался бы выманить мелких. Нечего им под горячую руку попадаться. Но Лив вполне мог позариться на добычу и отобрать доску, а так рисковать Генрих не был готов.
Пройдя мимо, Генрих прижался ухом к своей двери, но с облегчением понял, что внутри тихо. Войдя в комнату, он с порога начал было:
Мам, смотри, что я при
Договорить не сумел.
Вся комната была перевёрнута вверх дном. Скудную мебель поломали, ширмы подрали и опрокинули. Обе постели разворошили. У большой кровати в странной позе сидела мама. Она была одета только частично, её единственное платье было порвано до непристойного.
Мам тихо позвал Генрих, чувствуя, что не может заставить себя сделать лишний шаг. Мам?
Она не отзывалась. Прислонив доску к стене, Генрих затворил дверь, осторожно подошёл к маме, опустился на колени на пол и увидел, что волосы у неё тёмные и мокрые. От крови. Лицо разбито.
Мам! борясь с паникой, повторил он.
Она шевельнулась, приоткрыла один глаз второй заплыл синим. Прохрипела:
Сынок и бессильно свесила голову на голую грудь.
У Генриха по лицу потекли слёзы, но он даже не тратил времени, чтобы вытереть их рукавом. Подняв отощавшую подушку, он положил её поближе и осторожно опустил маму на пол, прикрыл одеялом, прошептал:
Я сейчас! и вылетел из квартиры.
Если бы Ливы были тихие и трезвые, он кинулся бы к ним старший Лив немного понимал в лекарском деле, но только не когда гонялся за бестиями. К старой Зави даже стучаться не было смысла она верила только в свои заговоры и наложение рук.
Генрих выбежал из дома, сначала заметался у входа, а потом припустил к лекарю. Тот жил через шесть домов, в конце улицы, на втором этаже.
Генриху он открыл, смерил его недовольным взглядом, зло процедил:
Шлюхе шлюхина смерть.
Тяжёлая дверь захлопнулась.
Мамаша Эльза из седьмого дома горестно повздыхала: никак не может заглянуть дела. Сунула двадцать кредитов и краюху хлеба.
Генрих глотал слёзы, глядя на очередную захлопнувшуюся дверь, и тут услышал издалека:
Ты что тут шаришься, малец?
Он перевёл взгляд и увидел высокого мужчину очень грозного вида. У него были всклокоченные чёрные волосы, жёсткая чёрная с проседью борода, колючие глаза. Из карманов кожаной жилетки, наброшенной поверх серой рубахи, торчали какие-то отвёртки, плоскогубцы, щипцы и бутылка водки. Штаны были заляпаны краской.