Ну, приступай, дорогая, сказал он, лукаво улыбаясь глазами.
К чему приступать? спросила она, по мере сил разыгрывая удивление.
Он усмехнулся.
Ты меня совсем уж за дурака принимаешь? Голову даю на отсечение, что ширина и высота ваших окон в гостиной твоей маме отлично известны. Не для этого ты просила меня сюда съездить.
Овладев собой, она улыбнулась ему ослепительной улыбкой.
Может быть, я подумала, что хорошо бы нам с тобой провести денек наедине.
Может быть, но едва ли. Скорее, я подозреваю, что дядя Эллиот тебе сказал, что я отклонил предложение Генри Мэтюрина.
Говорил он легко и весело, и она решила отвечать ему в тон.
Грэй, должно быть, ужасно разочарован. Ему так хотелось, чтобы вы работали вместе. Когда-то ведь нужно начинать, а чем дольше откладывать, тем будет труднее.
Он попыхивал трубкой, ласково ей улыбаясь, и она не могла разобрать, шутит он или говорит серьезно.
А мне, знаешь ли, сдается, что я вовсе не мечтаю всю жизнь торговать ценными бумагами.
Ну хорошо, тогда поступи в обучение к юристу или на медицинский.
Нет, это тоже не для меня.
Так чего же тебе хочется?
Бездельничать, отвечал он спокойно.
Не дури, Ларри. Это ведь очень-очень серьезно.
Голос ее дрогнул, глаза наполнились слезами.
Не плачь, родная. Я не хочу тебя терзать.
Он пересел к ней ближе, обнял ее за плечи. В голосе его было столько ласки, что она не могла сдержать слезы. Но тут же вытерла глаза и заставила себя улыбнуться.
Говоришь, что не хочешь меня терзать, а сам терзаешь. Пойми, ведь я тебя люблю.
И я тебя люблю, Изабелла.
Она глубоко вздохнула. Потом сбросила с плеча его руку и отодвинулась.
Давай говорить как взрослые люди. Мужчина должен работать, Ларри. Хотя бы из самоуважения. Мы молодая страна, и долг мужчины участвовать в ее созидательной работе. Генри Мэтюрин только на днях говорил, что мы вступаем в такую пору, рядом с которой все достижения прошлого ничто. Он сказал, что возможности развития у нас беспредельные, и он убежден, что к тысяча девятьсот тридцатому году мы будем самой богатой и самой великой страной во всем мире. Ведь это ужасно интересно, правда?
Ужасно.
Перед молодыми открыты все дороги. Тебе бы надо гордиться, что ты можешь принять участие в работе, которая нас ждет. Это так увлекательно.
Наверно, ты права, отвечал он смеясь, Армор и Свифт будут выпускать все больше мясных консервов все лучшего качества, а Маккормик все больше жнеек, а Генри Форд все больше автомобилей. И все будут богатеть и богатеть.
А почему бы и нет?
Вот именно, почему бы и нет. Но меня, понимаешь, деньги не интересуют.
Изабелла фыркнула.
Дорогой мой, не говори глупостей. Без денег не проживешь.
Немножко у меня есть. Это и позволяет мне делать, что я хочу.
То есть бездельничать?
Да, улыбнулся он.
Ох, Ларри, с тобой так трудно говорить, вздохнула она.
Мне очень жаль, но тут я бессилен.
Неправда.
Он покачал головой. Помолчал, о чем-то задумавшись. Когда же наконец заговорил, то сказал нечто совсем уж несуразное:
Мертвецы, когда умрут, выглядят до ужаса мертвыми.
Что ты хочешь этим сказать? спросила она растерянно.
Да то, что сказал, ответил он с виноватой улыбкой. Когда находишься в воздухе совсем один, есть время подумать. И всякие странные мысли лезут в голову.
Какие мысли?
Туманные, улыбнулся он. Бессвязные. Путаные.
Изабелла обдумала его слова.
А тебе не кажется, что, если бы ты стал работать, они бы прояснились и ты бы разобрался в себе?
Я думал об этом. Я уже прикидывал, может, пойти работать плотником или в гараж.
О Господи, Ларри, да люди подумают, что ты помешался.
А это имеет значение?
Для меня да.
Опять наступило молчание. На этот раз первой заговорила она:
Ты так изменился после Франции.
Неудивительно. Со мной там много чего случилось.
Например?
Ну, что всегда бывает на войне. Один авиатор, мой лучший друг, спас мне жизнь, а сам погиб. Это было нелегко пережить.
Расскажи.
Он посмотрел на нее с тоской в глазах.
Не хочется мне об этом говорить. Да, в общем, такое каждый день случается.
Изабелла, отзывчивая душа, опять чуть не заплакала.
Ты несчастлив, милый?
Нет, улыбнулся он. Если несчастлив, так только оттого, что делаю тебе больно. Он взял ее за руку, и в прикосновении его крепкой, сильной руки было что-то до того дружеское, до того бережное и нежное, что она прикусила губу, чтобы не разрыдаться. Скорее всего я так и не успокоюсь, пока окончательно для себя все не решу, сказал он задумчиво. Ужасно трудно выразить это словами. Только начнешь и сбиваешься. Говоришь себе: «Кто я такой, чтобы копаться в этих сложностях? Может, я просто возомнил о себе? Не лучше ли идти проторенной дорожкой, а там будь что будет?» А потом вспомнишь парня, который час назад был полон жизни, а теперь лежит мертвый, и так все покажется жестоко и нелепо. Поневоле задаешься вопросом, что такое вообще жизнь и есть ли в ней какой-то смысл или она всего лишь трагическая ошибка незрячей судьбы.
Невозможно было остаться спокойной, когда Ларри говорил этим своим особенным голосом, говорил запинаясь, словно против воли, но с такой щемящей искренностью. Изабелла не сразу нашла в себе силы заговорить.
А тебе не стало бы легче, если бы на время уехать?
Она задала этот вопрос с замиранием сердца. Он долго не отвечал.
Вероятно, стало бы. Я очень стараюсь относиться безразлично к тому, что обо мне думают, но это нелегко. Когда тебя осуждают, сам начинаешь осуждать других и делаешься себе противен.
Так почему ж ты не уезжаешь?
Из-за тебя, конечно.
Не будем прятаться друг от друга, милый. Сейчас в твоей жизни для меня нет места.
Это что значит, что ты расхотела быть со мной помолвленной?
Она заставила себя улыбнуться дрожащими губами.
Нет, глупенький, это значит, что я согласна ждать.
Может быть, год, может быть, два?
Ничего. Может быть, и меньше. Ты куда поедешь?
Он посмотрел на нее пристально, словно хотел заглянуть ей в самое сердце. Она опять улыбнулась, чтобы скрыть отчаяние.
Для начала я бы поехал в Париж. Я там никого не знаю. Никто не станет соваться в мою жизнь. Я несколько раз туда ездил в отпуск. Не знаю почему, я вбил себе в голову, что там все мои недоумения прояснятся. Это удивительный город, он рождает ощущение, что там можно без помехи додумать свои мысли до конца. Мне кажется, там я смогу понять, как мне жить дальше.
А если не сможешь, тогда что?
Он усмехнулся.
Тогда я вспомню, что, как всякий американец, наделен здравым смыслом, плюну на все, вернусь в Чикаго и возьмусь за любую работу, какую смогу получить.
Эта сцена так повлияла на Изабеллу, что она и рассказывать об этом не могла без волнения, а закончив, устремила на меня жалобный взгляд.
Как по-вашему, я правильно поступила?
По-моему, иначе вы поступить не могли, но вы к тому же выказали большую доброту, великодушие и понимание.
Я его люблю и хочу, чтобы ему было хорошо. И знаете, в каком-то смысле я рада, что он уедет. Я хочу, чтобы он вырвался из этой враждебной атмосферы, и не только ради него хочу, но и ради себя. Я не могу осуждать людей, которые говорят, что из него ничего не выйдет. Я их за это ненавижу, а в глубине души боюсь, как бы они не оказались правы. Но насчет понимания это вы зря. Я абсолютно не понимаю, что ему нужно.
Может быть, понимаете не столько разумом, сколько сердцем. А почему бы вам не выйти за него замуж теперь же и не уехать с ним в Париж?
В ее глазах мелькнула тень улыбки.
Я бы с радостью. Но нет, не могу. И знаете, хоть и тяжко это сознавать, но я почти уверена, что без меня ему будет лучше. Если доктор Нелсон прав и у него это действительно затянувшиеся последствия военной травмы, тогда новая обстановка и новые интересы, безусловно, помогут ему вылечиться, а когда он снова придет в равновесие, то вернется в Чикаго и станет работать, как все. Я не хочу, чтобы мой муж сидел сложа руки.