4
Пришёл декабрь, и я помогал тебе со случкой овец. Я приехал, как мы и договаривались, со своим племенным бараном Кутом[14], сокровищем из Ледниковой Долины. Я помню, что это было в праздник Святого Амвросия, и мой комбинезон пах глицерином, поскольку накануне я ездил в Стад к Гёюти и ремонтировал его трактор Интернэшнл[15].
С первых слов ты стала ругать Хатльгрима, который был занят «кобылами на востоке». Было очевидно, что у вас с ним проблемы. Хатльгрим взвалил на твои плечи слишком много работы по хозяйству и совсем не давал тебе тепла, когда был рядом. Да, я должен сказать так, как есть: он был никудышным фермером, этот Хатльгрим, и явно был намного хуже своего отца, ведь немало историй рассказывают о его отце, старом Йоунасе: у него была уйма земли на ферме У Всех Ветров[16], и говорят, что трава росла у него лучше, чем у любого другого фермера.
Да, я помогал тебе со случкой овец до того самого дня в середине зимы тогда земля ещё не покрылась снегом старался всегда быть рядом как друг и как смотритель общины Алтарной Реки. Я медленно ехал по проселочной дороге вдоль океана на старом тракторе Фармэл с Кутом в прицепе по Ягнячьим Отмелям, по твёрдым, сухим лугам, всегда припорошённым снегом, до скал Скорар. Мимо Кровавого Склона, где, как говорят, в Средние века подросток перерезал себе горло и истёк кровью. Вокруг тех скал вьётся ползучий тимьян[17], и всякий раз, когда я прохожу мимо этого места, меня охватывает глубокая дремота.
Я смотрел на Детские Шхеры; в давние времена орлицы приносили туда маленьких детей, утащив их с родных полей, и спокойно поедали их, пока матери кричали на берегу, но ни одна лодка не могла подойти к шхерам из-за прибоя. Кто не слышал пронзительных детских криков, доносящихся с тех шхер сквозь туман и северный ветер? Затем я медленно проехал мимо того места, которое называют Покровом Фрейи[18]; там ни с того ни с сего у мужчин восстает плоть, а у женщин ослабевают колени, когда они идут без сопровождения. Говорят, что раньше путники останавливались там на отдых и охотно предавались любовным утехам. Я ехал медленно, околдованный волшебством тех мест, и думал о тебе. Может быть, это была точка невозврата? Затем я проехал по ущелью и пересёк Узкодонный Ручей, тот чёртов ручей, который с давних пор служил границей между нашими фермами и, следовательно, между нами. Если бы не ручей, вся территория до реки Ивового Мыса относилась бы к ферме Колькюстадир; тогда не было бы ни фермы У Всех Ветров, ни Хатльгрима, и там не жил бы отец Хатльгрима Йоунас, а до него отец Йоунаса Кристин. Были бы только я и ты, моя Хельга. И Колькюстадир.
Дул северный ветер, и солнечные лучи сияли в снежных потоках, свисавших языками со снежных туч. При таких погодных условиях в тот год должно было быть больше ягнят. Ты сказала, что это суеверие, и напомнила мне, что твои овцы дали приплод и овечек оказалось гораздо больше. Я помню, как Кут закончил обслуживать готовых к спариванию овец и лизал соль в загоне, а ты подошла ко мне и облокотилась на поручень, демонстрируя линии своей белой груди. Я ощупывал овец, оценивая их полноту, так как это входило в обязанности смотрителя общины. Мои пальцы погружались в толстую грубую шерсть, я прощупывал грудь, потом рёбра до хрящей на кончиках, но не обнаружил никаких изъянов. Затем я развернул овец задом, ощупывал поясницу, круп, чтобы проверить, нет ли худобы. Я осматривал грудную кость, после чего проходил по отросткам спинных позвонков сверху и по отросткам поясничных позвонков. А ты тем временем внимательно наблюдала за происходящим, и твои соски эти красивые сучки сосны[19] тёрлись о верхнюю балку яслей. Я ощупал толстые мускулистые бёдра овец до скакательных суставов и понял, что овцы хорошо сложены и накормлены, и это сняло все сомнения в том, выдержат ли они зиму. А ты наклонилась вперёд, так что я мельком увидел грудь, и сказала невозмутимо, что я был великим гением прикосновения и чувства, и спросила, не знаю ли я, как использовать такое нежное прикосновение в обращении с женским полом.
«Ну, сказал я, мне кажется, что ты в отличной форме», и прежде чем я успел это осознать, я в шутку протянул руку к твоей груди; но в тот самый момент, когда я попытался это сделать, ты обнажила свою тяжёлую, хорошо оформленную грудь и велела мне смотреть, и это прозвучало так, как будто для тебя всё это было очень серьёзно. Я заметил румянец на твоих щеках. И это был не стыд, а чистый огонь, это был отблеск огня. Разве не так, Хельга?
Всепроникающее, всеобъемлющее плотское желание овладело мною, когда я увидел твоё обнажённое тело, ведь у меня наконец появилась возможность увидеть эти совершенные, полные жизни формы. Твои ободряющие слова вселили в моё тело огонь такой силы, что мне пришлось выйти на северный ветер, чтобы остыть. Я бродил по двору, и в тот момент я больше всего походил на старого барана, которого стащили с податливой овцы, когда процесс был в самом разгаре.
Но я был твёрд. Одному Богу известно, какое это было тяжёлое бремя. Когда наступило лето, я остывал в ручье за фермой; я обнажался и пытался погасить огонь своей плоти, купаясь в холодной воде. Я сочинил короткий стишок, который никому не рассказывал, но сейчас расскажу его тебе, потому что ты была причиной моего вдохновения:
Попытка охладиться в воде имела противоположный эффект. Ещё не осознав этого, я словно животное занялся самоудовлетворением, но почему-то стыдился этого и всегда чувствовал, что на меня кто-то смотрит. Как будто я делал что-то дурное. Что было причиной этих мыслей? Много позже я догадался, что причиной моих мыслей были альвы, невидимые существа, спрятавшиеся в Населённых Скалах[20] над ручьём, и я ощущал их присутствие. Разве им не забавно наблюдать за тем, как мы, несчастное людское племя, занимаемся самоудовлетворением? Может быть, они даже жалеют нас, попавших в ловушку собственной похоти.
Я понял, что мне никогда не удастся выбросить тебя из головы и я буду стремиться к тебе, пока дышу. Милая Хельга, сейчас, когда я пишу эти строки, во мне нет волнения. Я старик, которому нечего терять. Скоро весь мой огонь угаснет, и тогда я буду лежать с раскрытым ртом, заполненным коричневым гумусом. А не может ли быть так, что моё желание никогда не исчезнет? Может быть, я стану призраком и так и буду бродить с поднятым в воздух членом в ожидании удобного случая?
Ты зажгла во мне желание, которое росло и в любой момент могло разгореться в пламя без какого-либо повода. Если я видел плотную кочку или округлый травянистый холм, твои формы сливались с ними в моём сознании, так что я не воспринимал больше окружающий мир сам по себе скорее я видел тебя во всех явлениях. Когда я увидел ягнёнка, жаждущего напитаться от своей матери, я увидел в нём самого себя. Вот как говорится в старом народном стишке:
Конечно, только я один знаю, где в этих местах находятся Кочки Хельги, и когда я умру, я унесу с собой это название. Кочки на южной стороне склона у Пешеходного Перевала похожи на точный земляной слепок твоей груди, хотя и увеличенный в размерах. Создаётся впечатление, что кочки с одинаковыми ложбинами сверху и крутыми закруглёнными краями сделаны по тому же образцу, что и твоя грудь, руками одного мастера. Как часто я лежал на Кочках Хельги, когда светило солнце и дул юго-западный ветер; положив голову между кочками, похожими на грудь, я представлял себе, что нахожусь в твоих объятиях. В эти моменты твой образ возникал в моём воображении, я видел, как ты едешь на чёрном коне обнажённая, и наблюдал, как твоя грудь медленно покачивается в такт аллюру. Или ты стояла, как великанша Гьяльп[21] из «Младшей Эдды»[22]: поверх реки, упираясь ногами в оба берега и заставляя реку подниматься так сильно, что я беззаботно плавал в твоём тёплом благоухающем потоке. И так я лежал, человек, которого каждый житель сельской общины считал распутным обманщиком, и в этом было давление, которое лишь усугубляло моё влечение и заставляло меня стремиться к тебе ещё сильнее. И всё же я держался стойко.