Моя главная на тот момент беда состояла в том, что мое зрение было, мягко говоря, ужасным. С расстояния в два с половиной метра я не мог различить даже стрелки на часах, не говоря уже о цифрах. На свой страх и риск хотя чего ужасного в том, что любимая мама поспит чуть подольше, чем решила, я положился на внутренние часы, которые, кстати, почти всегда давали сбой. И уснул.
Уснул я вовсе не потому, что сам того захотел. В доме бабушки, в каждом помещении, даже в подвале и на чердаке, стоял приятный запах хвои, не ведомым мне образом перетекавший в запах мандаринов. Он опьянял и погружал в сладостные фантазии о приятном вечере за столом в кругу семьи. Все улыбаются и говорят тебе теплые слова, а ты отвечаешь им не менее теплой улыбкой. И всем хорошо. Каждый ест шоколадный торт и пьет (кофе!) чай, а после все вместе выходят на ночную прогулку вдоль оврага, поросшего ольшаником и еще какой-нибудь туфтой
Туфтой
Внезапно мне стало жарко. Настолько жарко, что мой лоб покрылся испариной, веки залило потом, обжигавшим кожу потом. Я открыл глаза и посмотрел на деревянного демона. Мне было нечем дышать.
Демон был мрачен солнце зашло и по комнате прогуливались искривленные тяготами параллельных миров тени. Я посмотрел на часы и прищурился. Бесполезно. Просто темный предмет в темной комнате.
Ноги словно пылали огнем.
Я опустил взгляд на лежавшую головой на моих ногах маму. Она мило сопела, находясь все в том же положении, и каштанового цвета длинные волосы закрывали ее лицо. Нежным и аккуратным движением трех пальцев я сдвинул ее волосы, и перед глазами предстало блеклое пятно. Словно призрак, мерное дыхание которого скорее успокаивало, чем наводило страх, она лежала, обжигая мои ноги. Курносый нос, дугообразные темные ресницы, бледная кожа, синеватые губы
Я положил руку на ее плечо. Она не шелохнулась. Она была прекрасна, и я бы не будил ее, если бы не вмиг овладевшее мною чувство вины за то, что я уснул и не разбудил ее раньше. В доме было тихо. И темно.
Посмотрев напоследок на красивое бледное лицо, я потряс маму за плечо, и она что-то промычала.
Мам, просыпайся, сказал я.
Она подняла на меня заспанные глаза и протерла их кулаками.
Сколько времени? спросила она.
Не знаю. Поздно. Прости.
Ничего страшного. Она села на диван и, уложив волосы, встала на ноги. Все это время я смотрел на нее и, когда заметил, что ее юбка сзади чуть приподнялась, оголив тем самым бедра, я отвернулся в сторону кусочка торта.
Мам, сказал я голосом, сделавшимся внезапно хриплым, у тебя юбка задралась.
Что? Она обернулась на мой голос. А
Она расправила юбку платья, прошла к лампе и включила свет.
Я выпрямил ноги. На штанах, там, где лежали руки мамы, виднелись пятна пота, повторявшие очертания ее пальцев.
Деревянный демон, несмотря на то что лампа источала свет, все еще был мрачен. Он смотрел на меня, а я всячески старался не смотреть на него.
В кухне загорелся свет. Туда прошла мама. Наверное, она искала бабушку.
Я поднялся с дивана с тарелкой в руках и приблизился к демону.
Кого-то он мне напоминал.
«Бред, подумал я, обычная игрушка за двадцать долларов».
И ушел в кухню.
Мама искала что-то в ящике для столовых приборов.
Дорогой, сказала она, не знаешь, где бабушка?
Я отрицательно помотал головой. Конечно, мама этого не видела.
А? спросила она и повернулась.
Не знаю. Я снова помотал отрицательно головой.
Когда мама нашла в ящике для столовых приборов то, что ей было нужно, штопор, мы вышли в сад на поиски бабушки.
Куда она подевалась? спрашивала сама себя мама. Это было похоже на детскую игру, в которой несколько человек говорят, что спрячутся в зарослях у реки, а сами уходят в какой-нибудь сарай обменяться картинками с изображенными на них голыми фотомоделями, и вечный изгой коллектива ищет их, думая, что поганцы действительно где-нибудь в зарослях. Такими изгоями коллектива под названием Семья были мы с мамой. И искали мы бабушку. Отца не искали мы знали, где он.
7
Я не совру, если напишу, что никогда в жизни не переживал того стресса, какой пережил в те короткие дни.
Это было как расплата за все: и за робость, и за несчастья, и за счастливые моменты. Расплата за жизнь, полную странных, но не опасных поворотов и далеких мечтаний, которые, в свою очередь, золотистыми линиями располагались на горизонте обозримого под призмой фантазии будущего.
Я не был оптимистом. И не был пессимистом. Наверное, я даже не был агностиком. Я просто был, как бывает снег зимой или листопад осенью, как бывают домашние животные, или птицы, или холмы, или леса Жизнь устроена таким образом, чтобы ты задавал вопросы, но не находил на них ответов. Жизнь привычная каждому, даже самому угрюмому и замкнутому человеку на свете, череда счастий и несчастий. Ничего более. Никакой высшей математики.
Жизнь не любила меня и не ненавидела, как, собственно, и каждого человека, каждое животное, каждое инопланетное создание
Я дышал воздухом и считал, что это более чем естественно. Я целовал Беатрис и не ощущал в том чего-то магического, хотя и понимал, что никто, кроме нее, целовать меня не желал.
Бабушку мы обнаружили неожиданно. Оказывается, она любила проводить время в обустроенном для отдыха сарае. Странность, о которой мы не знали.
Когда мы шли по саду, взгляды наши уперлись в сарай, который прямоугольной деревянной коробкой с маленьким окошком под коньком крыши притулился к забору. Он стоял за разросшимися в стороны яблонями, однако свет, горевший в окошке, привлек наше внимание.
Сперва мы удивились увиденному, потому как ранее никаких построек на территории сада бабушки не было.
Но некий силуэт мелькнул в окне сарая. Это, конечно, могла быть и ветка яблони, которая под определенным углом зрения каждого из нас оказалась на одном уровне с окошком. Но мы с матерью решили, что это именно силуэт за ним.
И поспешили к постройке в дальнем конце сада.
Уверенные в том, что в сарае кто-то есть (и этот кто-то бабушка), мы, приблизившись к нему, услышали скрежет, смешивавшийся со скрипом досок. Почему-то мне тогда показалось, что те звуки могли издавать только напольные доски.
Мы без стука вошли в сарай, тем самым потревожив покой старушки. Бабушка сидела в кресле, которое почему-то стояло посреди помещения, и читала книгу. Услышав нас, она оторвала от страницы глаза.
Ох, уже проснулись, сказала она с ноткой задора в голосе.
Мама, почему ты не предупредила нас, что будешь здесь?! Мы так испугались!
Я понимал, почему бабушка не предупредила нас о том, что будет читать книгу в сарае, и удивился, что мама не поняла этого. Или поняла, но старательно это скрыла?
Такие гиперактивные люди, как моя бабушка, даже в куда большей степени нуждались в одиночестве, чем подобные мне интроверты, дошедшие до стадии социофобии.
Она подпитывалась хорошими книгами в обвитом виноградными лозами сарае. Она дышала запахами хвои, мандаринов и старых, с пожелтевшими страницами, книг. Это был ее личный мир, подобным которому, пожалуй, хотел бы обладать каждый человек, способный чувствовать, уставать и казаться живым.
Я прекрасно понимал бабушку.
Дорогая, сказала бабушка, ты порой слишком резко реагируешь на обстоятельства.
Мама словно сжалась.
Прости, сказала она и опустилась в другое кресло, которое стояло в углу рядом с дверью. Я должна позвонить Джеймсу.
Ну так позвони, в чем проблема.
Бабушка заложила закладкой книгу и поднялась с кресла на дрожавших в коленях ногах.
Мы смотрели на нее, не зная, как помочь. Но она и без нас справилась.
Она поставила книгу на полку. Сделав два шага вперед, я прочитал название «Поющие в терновнике»[14]. До того момента я не слышал и не читал о такой книге.