И фаршированными голубями, и прелестницами, подсказал Деврё.
И прочей шкучищей, не смутившись, продолжал Паддок, то как тут равнятьшя ш талантами, которых богаче одарила природа, Паддок, мошенник, явно не верил, что таковые существуют, ешли они к тому же пошвящают ишкуштву и только ему вше швое время и
Ничего из этого не выйдет, вмешался ОФлаэрти. Знавал я как-то Томми Шайкока из Баллибейзли. Этот парень навострился удерживать стоймя на подбородке смычок от скрипки. Стоило ему появиться в бальном зале в Трейли, девицы собирались вокруг толпой, а мисс Китти Мэхони самая первая; смотрят, бывало, во все глаза и хохочут без устали. У меня мозгов вдвое супротив него. Так вот, как я только не лез из кожи, битый месяц поднимался ради этого в четыре, ни одного утра не пропустил, но пришлось махнуть на это дело рукой, потому что еще немного и я бы окосел от гляденья на смычок. Я, по примеру Томми, начал с контрабасного ну и работка, скажу я вам. Каждый божий день по два часа, а то и по два с половиной, год за годом вот как он занимался; у него на подбородке сделалась ямка хоть горошину туда клади.
Упражняться без устали, кивнул Паддок (воспроизводить особенности его произношения далее я считаю излишним), не жалеть времени, серьезно относиться даже к пустякам вот секрет успеха. Дело в том, что природа
Нуждается в подкреплении, дорогой мой Паддок, а посему передайте мне бутылку, прервал его Деврё, который любил, чтобы стакан был полон.
Будь я проклят, мистер Паддок, не унимался ОФлаэрти, да имей я хоть половину вашего таланта, уж я бы непременно выступал на сцене в Смок-Элли инкогнито, конечно. Есть такой чудак, мистер Гаррик помните, во всех трех королевствах только о нем и говорили, так вот, он заколачивает по тысяче фунтов в неделю лопатой гребет, ей-богу, а росточком вряд ли намного выше вашего, чуть от земли видно.
Из нас двоих я выше, с важностью произнес Паддок, который наводил в свое время справки и теперь утверждал (надеюсь, не кривя при этом душой), что перерос Росция на дюйм. Все это, однако, воздушные замки; если же говорить серьезно, то очень мне хочется ну просто втемяшилось сыграть две роли: Ричарда Третьего и Тамерлана.
Не эту ли роль вы так расписывали, когда мы беседовали еще до обеда?
Нет, речь шла о судье Гриди, поправил Деврё.
Он еще, сдается, придушил свою жену.
Вогнал ей в глотку пудинг, вновь вмешался Деврё.
Нет. Задушил ну, этим самым ну же а потом закололся.
Шпиговальной иглой так и написано, черным по белому, а пьеса итальянская.
Ничего подобного, я говорю об английской пьесе черт возьми, Паддок, вы-то знаете, он еще черномазый.
Ну ладно, английская или итальянская, трагедия или комедия, сказал Деврё, заметив, что огорчает симпатягу Паддока, наделяя Отелло кухонными атрибутами, рассказ о ней, я вижу, доставил вам удовольствие. Что до меня, сэр, то есть роли, в которых я предпочту Паддока любому другому актеру. Если Деврё имел в виду комические роли, то он был прав.
Бедняга Паддок захохотал, пытаясь скрыть свое удовольствие под маской иронии. Следует упомянуть, что он втайне восхищался капитаном Деврё.
Разговор о театре шел своим чередом. Паддок пыжился и шепелявил без удержу; ОФлаэрти, искренне желая сказать приятное, то и дело, по причине своего невежества, попадал пальцем в небо; Деврё потягивал кларет и от случая к случаю непринужденно ронял острое словцо.
Вы видели, Деврё, как миссис Сиббер играла Монимию в «Сироте». Вовек не забуду ее лицо в сцене развязки.
За столом к тому времени стало уже шумно и прежний чинный порядок несколько нарушился. Паддок, чтобы дать Деврё и ОФлаэрти представление об игре миссис Сиббер, соскользнул со стула, изобразил на лице горестную гримасу и пронзительным фальцетом продекламировал:
К сведению читателя, Монимия под конец монолога падает мертвой. Декламация была еще далека от завершения, и лучшим качествам миссис Сиббер предстояло еще выявиться во всей красе, но тут, на строке
лейтенант попытался плавной поступью дамы в кринолине сделать несколько шагов назад, зацепился каблуком о ковер и, чтобы восстановить равновесие, изобразил ногами что-то похожее на флик-фляк, однако это не помогло; падение «сироты», а заодно ложек и тарелок, произвело такой грохот, что застольная беседа разом прервалась.
Лорд Каслмэллард, всхрапнув, пробудился со словами:
Так вот, джентльмены!
Это всего лишь бедняжка Монимия, генерал, с поклоном грустно пояснил Деврё в ответ на изумленный и гневный взгляд своего доблестного командира.
Да? повеселел при этом лорд Каслмэллард, и его тусклые глаза забегали в поисках дамы, которая, как он предположил, присоединилась к компании во время его краткого забытья (его светлость был почитателем прекрасного пола).
Я ничего не имею против декламации, но только если она развлекает собравшихся, недовольно буркнул генерал. Под его укоризненным взором «толстушка Монимия», поправляя прическу и складки жабо, неловко пробралась обратно на свое место.
Сдается мне, дорогой мой лейтенант Паддок, не будет большой беды, раздраженно вставил отец Роуч, напуганный внезапным шумом, если в следующий раз ваша кончина не будет сопровождаться таким неистовством.
Паддок начал извиняться.
Ничего, ничего, смягчился генерал, давайте-ка наполним стаканы. Ваша светлость, кларет, по общему мнению, превосходен.
Отменное вино, согласился его светлость.
А что, если нам, ваша светлость, попросить кого-нибудь из джентльменов спеть? Среди них имеются большие искусники. Ну как, джентльмены, согласится кто-нибудь почтить собрание?
Мне очень нахваливали пение мистера Лофтуса, сказал капитан Клафф и подмигнул отцу Роучу.
Как же, как же. Роуч тут же подхватил шутку (старую как мир, но по-прежнему пользующуюся успехом). Мистер Лофтус поет, клянусь, я сам слышал!
По виду мистера Лофтуса трудно было предположить, что этот робкий, наивный чудак способен спеть хотя бы ноту. Он широко открытыми глазами обвел помещение и залился краской; присутствующие уже громко чокались и подбадривали несмелого певца.
Однако, когда воцарилась тишина, Лофтус, ко всеобщему удивлению, сдался (хотя и не без трепета) и выразил готовность развлечь честную компанию. В песне, сказал Лофтус, идет речь об умерщвлении плоти во время Великого поста, но славный старинный сочинитель имел в виду осудить лицемерие. Это объявление было встречено всеобщим весельем и звоном стаканов. Отец Роуч, явно смущенный, бросил подозрительный взгляд на Деврё: бедный Лофтус умудрился задеть самое больное место достойного клирика.
Дело в том, что отец Роуч, подобно многим другим ирландским священнослужителям, обладал спортивной, а точнее, охотничьей жилкой. Вместе с Тулом он время от времени предпринимал загадочные вылазки в Дублинские горы. Отец Роуч держал пару отличных собак и, будучи по натуре человеком добрым, охотно одалживал их всем желающим. Он любил радости жизни и общество веселой молодежи. Зеленая дверь его дома всегда была открыта офицерам, которые то и дело заглядывали к святому отцу, чтобы одолжить его собак или получить совет, если занедужит или начнет подволакивать ногу кто-нибудь из их собственных питомцев. Считалось, что в этом деле его преподобие сведущ даже больше, чем Тул.
И вот в одно прекрасное утро тому назад недели две-три Деврё и Тул, вместе явившись к святому отцу с какой-то просьбой, нечаянно застали его врасплох: отец Роуч уплетал зайчатину да, клянусь всеми святыми, пирог с зайчатиной в самый разгар Великого поста!
Было время завтрака. Обед отца Роуча представлял собой, как то и пристало, трапезу анахорета, но кто же мог предвидеть, что обоих злосчастных хлыщей принесет нелегкая в скромную столовую священника ни свет ни заря? Отрицать вину не было никакой возможности: общение с запретной пищей состоялось на глазах у ранних гостей. С лоснящимся лицом, судорожно сжимая нож и вилку, его преподобие вскочил, как чертик из табакерки, и воззрился на посетителей испуганно и злобно, чем только подогрел их веселье. За хохотом последовали иронические приветствия и дежурные любезности, перемежавшиеся новыми раскатами смеха, так что незадачливому хозяину не скоро удалось взять слово.