- О вздорности слухов позвольте судить мне, - заявил Ромашин, на что свидетель Вязников резонно заметил, что судить вообще-то прерогатива суда, а следователь разве что может делать выводы, причем весьма поверхностные, поскольку не в курсе сложных взаимоотношений в коллективе лаборатории быстрого горения. Ромашин долго разглядывал Вязникова, затем спросил, правда ли, что Елена Криницкая была неравнодушна к погибшему. - Я смотрю, вы все же в курсе... - поднял брови Вязников. - Действительно, Лена раньше встречалась с Володей, еще до того, как он познакомился с Машей. Разумеется, следователь не стал посвящать Вязникова в детали своего разговора с Криницкой. А с ее слов выходило, что Мария была в жизни погибшего чуть ли не первой и единственной женщиной, а прежде он вел исключительно целомудренный образ жизни, интересуясь лишь работой и детективными романами, которые покупал в огромных количествах, а прочитав, раздаривал знакомым. Что ж, Криницкая вполне могла утаить от следствия факт своей интимной связи с погибшим. И как-то подозрительно вовремя она отвлеклась на разглядывание бабочки. - Мария Митрохина, - сказал Ромашин, следя за реакцией собеседника, работает в том же институте и тоже занимается горением, так ведь? - В институте все занимаются горением, видите ли, специфика такая. - И о том, что ее муж состоял в связи с Криницкой, могла знать? - Почему "могла"? - удивился Вязников. - Естественно, знала, поскольку сама же Володю от Ленки и увела. Не вижу в этом криминала. - Даже так! - пробормотал Ромашин, занося слова Вязникова в протокол. - А вы сами? - Что - я сам? - На пикник, я так понимаю, собрались две пары, а вы поехали один. - Ну и что? - вскинулся Вязников. - Какое это имеет отношение к делу? - Пока никакого, - многозначительно сказал Ромашин. Ему приятно было видеть, как у свидетеля мгновенно испарилось снисходительное высокомерие.
Пролистав страницы протокола, Ромашин отправился в больницу. Митрохину уже перевели в общую палату, а назавтра и вовсе собирались выписать. Для разговора устроились в кабинете главного врача отделения. При первом же упоминании о муже, Мария начала плакать. Ромашин дождался, пока она успокоилась. Вопросы задавал об отношениях Митрохиной со свидетелями, и об отношениях свидетелей друг с другом. Ну и о работе, естественно, - о том, например, почему при нынешней системе оплаты научного труда (в газетах писали, что ученые живут чуть ли не впроголодь) работники института не бросают свою профессию и не уходят в коммерческие структуры. - У нас текучести кадров почти нет, - всхлипнув, сказала Маша. - И платят нормально, мы не филологи какие-нибудь. В прошлом году с Володей даже на Кипре побывали... Тут она запнулась, глаза набухли слезами, но Ромашин вовремя отвлек ее, задав вопрос о Данииле Вязникове. Темная лошадка. Женщины у него нет, работает в теоретическом отделе, природу, по его же словам, не очень любит, на пикник поехал, потому что всю неделю готовил какой-то доклад, надо было проветрить мозги перед ответственным выступлением, а тут как раз и решили выехать... - А как Вязников оказался в вашей компании? - спросил Ромашин. - Володя пригласил, - ответила Маша. - Хороший парень, но замкнутый, и все время один. Вот Володя и... Она заплакала, и следователь быстро свернул разговор. Покинув больницу, Ромашин поехал домой. Дело принимало странный оборот. Если не вникать пока в способ поджога, то практически у каждого были причины расправиться с Митрохиным. Криницкая хотела отомстить бывшему любовнику, бросившему ее, - обманутая в своих ожиданиях женщина способна на все, Ромашину и не с такими ужасами приходилось сталкивался на службе. Сама же Мария Митрохина могла на почве ревности спалить мужа, баба, судя по всему, крутого нрава, такая не простит измены. Но где логика? Митрохин ведь порвал с Криницкой и женился на Марии... Впрочем, какая тут логика, когда схлестываются любовь, соперничество и ненависть? Ну, а Веденеев так вообще должен возглавить список подозреваемых. По нынешним временам не то что за научную идею, под которую можно выбить неплохие гранты, убить могут за такую ерунду, о которой раньше и вообразить никто не мог.