Я вернулся к себе, полный самых мрачных предчувствий, сел на койке, подтянув колени к подбородку, и какое-то время пребывал в прострации. Потом понял, что реально так сойду с ума и мне надо как-то переключиться. Доев от волнения матушкину передачку, я сходил в библиотеку и выбрал на этот раз чтиво позаумнее «Илиаду» Гомера в переводе Минского.
Сначала думал, что брошу через пару страниц, не выдержав пафосных эпитетов и буйного словообразования, но потом втянулся. Стал понемногу следить за конфликтом между Ахиллом и Агамемноном, который развязали боги древних греков, используя древнегреческих героев в своих интересах. Начиналось повествование с того, что оскорблённый бог Аполлон изводил войско правителя Микен за то, что тот не уважил просьбу его жреца. Хотя, если копнуть глубже, то предыстория этой вполне себе мировой войны началась из-за другой, более изощрённой провокации олимпийских небожителей. В результате которой несколько разъярённых богинь с уязвлённым самолюбием развязали бойню между ахейцами и троянцами, воспользовавшись порочной слабостью троянского царевича Париса.
Я подумал, что у Париса, в общем, и не было хороших вариантов выбора. Кому бы из богинь он ни отдал предложенное Эридой яблоко раздора, война всё равно бы началась. Просто обиженку стала бы строить из себя другая бессмертная, и она бы сделала первый ход, только и всего. А дальше любая военная партия, как и в шахматах, развивается уже по избитому сценарию, ведь количество годных дебютов, увы, довольно ограниченно. В любом случае, в споры бессмертных лучше не лезть, ибо сам попадёшь под раздачу, как это и случилось в итоге и с Ахиллом, и с Гектором, и с Парисом. Не хотел бы я быть на их месте.
Изобилующий метафорами текст был сложным, и я задремал, как только нервяк от посещения главврача отпустил. Когда я проснулся, я был в палате уже не один. Видимо, пока я спал, ко мне подселили ещё одного паренька призывного возраста. Болезненно худощавый, чернявый, с застывшим выражением страдания на лице. Если у меня проблема была в том, что переживания вгоняли меня в ступор и оцепенение, то этот тип, кажется, был чрезмерно расторможенным. В носках без тапочек он тихо семенил по комнате взад-вперёд, останавливался перед окном и внимательно всматривался куда-то вдаль. Потом шарахался от него, как будто желая остаться незамеченным, и снова начинал ходить туда-сюда. Сделав несколько кругов, он снова подходил к окну, опирался ладонями на подоконник, щурился, пытаясь рассмотреть что-то, важное только для него, и опять отшатывался назад, после чего цикл повторялся. Моё присутствие он игнорировал напрочь, тотально пребывая в своём мирке.
Вот умеет же человек правильно изображать сумасшествие! мысленно позавидовал я, и в этот момент он внезапно сел на койку и посмотрел на меня, будто услышав мою мысль.
Прыкро. Завтра сепары повернуться в мисто, сказал он. Я нэ повынэн тут буты. Цэ помылка1.
Откуда ты знаешь? поинтересовался я, обрадовавшись, что у меня появился собеседник.
Я мольфар, пояснил он.
Про мольфаров я слышал немного, говорят это могущественные полуязыческие колдуны, живущие в Карпатских горах. Молва приписывает им управление погодой и целительство. Парень совершенно был не похож на образ мольфара из кино и литературы, но что-то такое, магическое, в нём и правда, угадывалось.
Здоровски, одобрил я. А как мольфары узнают такие вещи?
Он недобро глянул на меня исподлобья.
Ты й сам знаешь.
Если бы знал, не спрашивал бы.
Он криво ухмыльнулся:
Знаешь. Просто боишься.
Боюсь? Чего?
Он встал с койки и придвинулся ко мне так близко, что я почувствовал его дыхание:
Нэ чого, а кого.
Его рука медленно стала подниматься, описав дугу над плечом, после чего его палец указал на какую-то точку за окном.
Я проследил за ним, но ничего не заметил, разве что, может, дрожание разогретого воздуха. Он явно ждал моей реакции, но я передёрнул плечами, показывая, что не понимаю, о чём он говорит.
Его рука безвольно упала назад.
Он как-то затравленно забился в угол койки, словно его недавние действия отняли у него последние силы.
Тебе плохо? спросил я. Может врача позвать?
Он замотал головой. Посидев немного в скорченной позе, он немного успокоился как будто внутренне примирился с чем-то.
Воно выришило мэнэ забраты2, прошептал он.
Кто?
Он, почему-то, долго раздумывал, перед тем как ответить.
Ты впэвнэный, що хочешь побачиты3?
Дальше я совершил свою главную ошибку в жизни. Или это было бинго. Я не знаю. Тут зависит от того, как посмотреть. В общем, я кивнул.
Мольфар, или кто бы он ни был, встал и крадучись, словно за ним следят, подобрался ко мне, потянул свои длинные артистические пальцы, коснулся футболки на груди, будто ощупывая, а затем неожиданно со всей силы вонзил палец в мою уже вполне затянувшуюся ранку. Я вскрикнул больше от неожиданности, чем от боли, и хотел оттолкнуть его, но он и сам уже попятился назад, в облюбованный им угол, отвернулся от меня и погрузился в какое-то бормотание со стонами. Кажется, он шептал, что сожалеет.
Больной, что ли! я покрутил пальцем у виска, и осмотрел место его прикосновения. Сквозь ткань стала просачиваться кровь. Сначала крупное пятно, прямо на месте где он повредил корку, а затем проступил какой-то миндалевидный ореол вокруг, так что отпечаток стал напоминать рисунок глаза. Мне стало как-то нехорошо. Вроде и боль уже прошла, да она и не была сильной. И крови-то вытекло совсем немного. Но после его прикосновения в теле проснулась какая-то дрожь, словно озноб, забегали мурашки, поднялись волоски на коже. А в ранке стало чувствоваться неприятное биение, словно бы там образовался какой-то альтернативный источник пульса.
Чтобы как-то прервать ощущение дискомфорта, я вышел вон и побрёл к раковине, застирать кровавый след. Не знаю, что я делал не так, но, несмотря на то, что я два раза его намыливал, толком избавиться от крови не удалось, отпечаток остался, только стал более размытым. Сдавшись, я вернулся в палату, зашёл вполоборота, аккуратно притворив дверь, развернулся, и увидел, что окно приоткрыто, внутри гуляет сильный сквозняк, а под окном в неудобном положении, будто держа корпус на весу, неподвижно сидит на корточках мольфар. Потом глаза привыкли к солнцу, и я понял, что он удавил себя длинным шнуром, который приспособил для этого к пеньку прута от решётки на подоконнике. На его лице застыла хитрая улыбка, будто бы ему удалось ловко обвести кого-то вокруг пальца.
Кажется, я начал кричать и звать на помощь, но потом к голове подступила дурнота, я схватился за стену и, сползая вниз, потерял сознание.
Я пришёл в себя уже на кровати. На тумбочке лежал пучок ваты, источающий запах нашатыря. Падая, я свёз себе локти о штукатурку, и они неприятно саднили. Окно было закрыто, мольфара уже не было. Я искренне надеялся, что ему вовремя оказали помощь и просто перевели в какую-то палату с капельницей, или забрали на скорой. В конце концов, сколько там меня не было, пять минут. Не мог же он всё провернуть так быстро, как метеор. Я подумал, что стоит пойти к главврачу и выяснить, что с ним стало, но в теле была такая слабость, что я едва мог пошевелиться, поэтому опять отрубился.
Снова очнулся я уже в сумерках, от звука открывшейся двери. На пороге стояли главврач, и оба офицера, с которыми я уже виделся в его кабинете.
Переигрываете, сказал главврач, как-то нервно перекладывая ручку из одной руки в другую. Завтра на выписку.
От неожиданного прилива сил я сел рывком на койке.
Ну ладно. Хотя я не понимаю о чём вы.
Я думаю, понимаете.
Я пожал плечами. Всё ясно. Что бы там ни думал врач, люди в погонах всегда найдут аргументы, чтобы переубедить человека.