Чем бы все это кончилось, неизвестно, если бы в напряженной тишине не раздалось вдруг неожиданное восклицание:
Алехин! Александр! Какими судьбами?!
Невысокий, лысоватый мужчина средних лет стоял рядом со столиком, за которым велась странная шахматная баталия. Пришелец смотрел на Алехина живыми, лукавыми глазами с косинкой, блеск их можно было заметить даже за холодными стеклами пенсне. Вид его выражал неподдельную радость.
Савелий! воскликнул Алехин и вскочил со стула. Друзья обнялись, обмениваясь обычными при встрече восклицаниями, за ними с любопытством наблюдали посетители кафе.
Савелий Тартаковер (18871956) слева и Эдуард Ласкер (однофамилец второго чемпиона мира Эммануила Ласкера).
Имя гроссмейстера Савелия Тартаковера было хорошо известно в «Режансе», да и во всей Франции. Уроженец Ростова, он еще до войны много раз бывал в Париже и теперь считался одним из сильнейших и оригинальнейших шахматистов мира.
Пока длилось возбуждение и суматоха неожиданной встречи, растерянный господин Ришар не спускал глаз с Алехина. Выбрав удобный момент, он тихо спросил у Тартаковера:
Это какой Алехин?
Русский гроссмейстер Александр Алехин, ответил Тартаковер.
Это который в Петербурге занял третье место?
Да. Именно он.
Господи, а я-то ему ладью вперед! схватился за голову Ришар. Впрочем, его отчаяние длилось недолго: характер господина Ришара не позволял ему долго сокрушаться. Вскоре он уже ходил от одного столика к другому, и до Алехина доносились обрывки слов, высокомерно произносимых тем же трескучим голосом:
Да, гроссмейстеру Алехину да, тому самому! Ладью вперед И знаете, я выиграл все партии!
Что ж, с приездом, Саша! Тартаковер поднял бокал искрящегося вина, в хрустале промелькнул отблеск уличного фонаря. Друзья ушли из «Режанса», где внимание шахматных любителей становилось утомительным, и сидели теперь за столиком под навесом в одном из ближайших уютных кафе. Вечером здесь бывало сравнительно тихо; лишь изредка мимо проплывала целующаяся на ходу парочка или солидная семейная пара, спокойно и бесстрастно беседующая о своих домашних делах.
Ты молодец! Не каждому удается убежать от большевиков, похвалил друга Тартаковер.
Как убежать?! изумился Алехин.
Ножками, усмехнулся Савелий и перебрал пальцами по столу, имитируя быстрый бег.
Алехин пожал плечами, вынул из бокового кармана большой потрепанный бумажник, очевидно, приспособленный для советских миллионных и миллиардных банкнот, и протянул Тартаковеру сложенную вдвое бумагу. Тот прочитал:
Советский паспорт Разрешение выехать на международные турниры в Гаагу, Будапешт Действителен на несколько лет.
Тартаковер долго и внимательно изучал документ, выданный неизвестной ему и, судя по сообщениям газет, жуткой властью.
«Нар-ком-ин-дел, по складам прочитал Тартаковер. Карахан», с трудом разобрал он подпись. Это кто такой?
Народный комиссар по иностранным делам, разъяснил Алехин. Сокращенно: наркоминдел.
Забавные словечки попадаются у них в газетах, улыбнулся Тартаковер. Я иногда читаю «Известия». Так сокращают, черт ногу сломает! Зам-нач-глав-упр-пром-снаб. Неплохо! А еще: зам-ком-помор-дел.
Это откуда ты взял? засмеялся Алехин.
Боголюбов сказал.
Ну, это уже из области анекдотов, объяснил Алехин.
Что, так теперь и разговаривают в Москве? Тартаковера интересовало все, что можно было узнать о стране, в которой он родился.
Нет, только пишут. Хотя, конечно, многие слова входят и в речь. Большевики во все хотят внести свое, новое, даже в язык.
«Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем», продекламировал Тартаковер «Интернационал». А что такое субботник? журналиста и остроумного публициста, его, понятно, интересовали и новые слова в родном языке.
Субботник? переспросил Алехин. Малоприятная вещь. Это когда тебя будят в пять утра, и гонят на мороз грузить дрова или убирать снег. Не обязательно в субботу. Чаще всего в воскресенье, в единственный день отдыха.
Я видел фотографию: Ленин грузит бревна на субботнике. Это правда?
Да. Он вообще старается ничем не отличаться от простых людей.
Пишут, что Ленин отлично играет в шахматы? И это верно? спросил Тартаковер.
Играет неплохо. Когда-то он даже играл по переписке с Хардиным. Но это было давно, в ссылке.
Я читал, он решил труднейший этюд Платова, вспомнил Тартаковер. Помнишь: король же-три, слон е-семь, конь же-один. Пешки дэ-три и аш-пять. Черные: король е-три, пешки а-два, дэ-пять и аш-семь.
Знаю. Выигрывает слон эф-шесть, дэ-четыре, конь е-два, а-один, ферзь, конь цэ-один, мысленно объяснил решение Алехин. «Красивая штучка!» написал Ленин брату об этом этюде». И действительно, красивая!
А сейчас он играет в шахматы? поинтересовался Тартаковер.
Что ты! Разве ему теперь до шахмат!
Очень плохо в Москве?
Ужас! Ты себе представить не можешь! Голод. Сто граммов черного хлеба в день это уже пир. Шахматными досками «буржуйки» топят. Полированные короли трещат в огне.
Подошел официант. Тартаковер заказал себе омлет, кофе. Алехин решил было ничего больше не заказывать, но выпитое вино вызвало аппетит.
Тоже омлет, против собственной воли произнес он.
С минуту собеседники молчали, наслаждаясь теплым вечером, видом красивой, ярко освещенной улицы. Потом Тартаковер сказал:
Тебя нужно поздравить! Ты выиграл турнир в Москве. Первый советский чемпион.
Если бы ты только знал, что это был за турнир, покачал головой Алехин. В холоде, голодные играли.
С пустым животом в цейтноте это действительно трудно, усмехнулся Тартаковер. «Съел коня» В таком турнире звучит как издевательство.
Коня! Если бы можно было найти коня! Ну ладно, что мы все обо мне! махнул рукой Алехин. Как ты-то? Как устроился?
Ничего, неопределенно протянул Тартаковер.
Ты женат?
Зачем? В Париже-то!
Ты будешь играть в Гааге?
Я обязан играть в каждом турнире, куда меня приглашают, ответил Тартаковер. У шахматистов ведь нет акций, не с чего стричь купоны.
А что это за новое течение вы провозгласили в шахматах? Что-то в тоне ответа коллеги подсказало Алехину, что больше не следует расспрашивать о его жизни и лучше переменить тему разговора. Ты, Рети, Брейер.
Ультрамодернизм, ответил Тартаковер.
Это что-то из области живописи.
Почему? развел руками Тартаковер. Как раз подходит и к шахматам. Нельзя стоять на месте, сто лет жить законами Стейница. Жизнь идет вперед, нужны новые формы.
И что за формы? Фианкеттирование слонов. Фигурами против пешек.
Хотя бы!
Но это же не ново! воскликнул Алехин. Это еще встречалось в партиях Чигорина.
Ничто не ново под луной, протянул Тартаковер. Искусство состоит в том, чтобы по-новому пересказать старое. Мы и тебя считаем апостолом ультрамодернизма.
Нет уж, избавьте! Мы как-нибудь по-старому. Кстати, как старички? Я еще ничего не знаю.
Что сказать?! Тарраш со всеми воюет, хотя уже меньше. Рубинштейн стал иным. Видно, подорвала его война, играть стал значительно слабее.
С Капабланкой бороться не собирается?
Ему теперь не до этого! Хотя старый ореол Акибы еще сказывается: многие до сих пор считают его претендентом на мировое первенство.
А что Ласкер? Расстроен?
Еще бы не расстроиться: проиграл четыре ноль. Старик закрылся в Берлине, нигде не хочет играть.
Говорят, они поссорились с Капабланкой?
Ласкер обиделся на письмо, написанное Капой перед матчем. Кто прав трудно разобраться! развел руками Тартаковер.
Некоторое время царило молчание. Видимо, гроссмейстеры вспоминали все известные им подробности борьбы за шахматный трон.
И почему это шахматисты, народ, в общем-то, мирный, дружный, начинают ссориться, когда дело доходит до борьбы за мировое первенство? произнес Алехин.