Убийственным для Пруссии стало подписание в 1746 году русско-австрийского оборонительного союза. Этот дипломатический документ, в отличие от многих, оказался живучим и был подкреплён более поздними договорами тех же сторон. Румянцев лучше других мог оценить и эффективность, и ущербность русско-австрийского союза. Австрийская армия к середине XVIII века переживала закат славы: в одиночку Священная Римская империя в случае серьёзных испытаний не могла сладить ни с пруссаками, ни с турками. Не раз Россия будет охвачена антиавстрийскими настроениями, не раз наши полководцы (включая графа Задунайского) упрекнут «цесарцев» в трусости и нерешительности, а то и в прямой измене.
Но не будем забывать, что в России (в отличие от Австрии) в те годы сильна была и пропрусская партия. К ней примыкал не только наследник Пётр Фёдорович, но и его жена, нашедшая общий язык с Бестужевым. К ним прислушивались многие и для молодых карьеристов по крайней мере неразумным было демонстрировать чрезмерное антипрусское рвение. Все понимали, что воцарение нового Петра не за горами, а уж он с Фридрихом поладит. Безусловно, понимали это и в армии в особенности такие прозорливцы, как Румянцев.
Бестужев, при всей его любви к подношениям (недруги смотрели на эту страсть канцлера через увеличительное стекло), не сворачивал с курса, который считал оптимальным для России. Это союзнические отношения с Англией и Голландией, попытка оказывать влияние на политику Саксонии и Польши и, наконец, союз с Австрией, таящий угрозу для Оттоманской Порты. Как-никак выход к Чёрному морю на протяжении всего XVIII века оставался стратегической задачей империи. Без партнёрских отношений с Веной достижение этой цели затруднялось. Правительство Марии Терезии нашло общий язык с русским канцлером, для которого не было загадок в европейских делах. Среди противников России Бестужев неизменно упоминал Швецию и Францию, которые «издревле весьма вредные для нас интриги при Порте производили». Мастерство дипломата проявилось в умении идти на компромисс с потенциальным противником, который в скорое время может стать тактическим союзником как это и произошло в Семилетнюю войну.
Гипноз Фридриха на Бестужева не действовал. «Сей король, будучи наиближайшим и наисильнейшим соседом Империи, потому натурально и наиопаснейшим, хотя бы он такого непостоянного, захватчивого, беспокойного и возмутительного характера и нрава не был, каков у него суще есть», такая оценка прусского гения сложилась у Бестужева. Попытки Фридриха щедрыми дарами умаслить петербургского канцлера провалились, хотя пруссаки действовали продуманно.
Есть версии о последовательной личной ненависти императрицы Елизаветы к Фридриху: дескать, слишком не совпадали их жизненные принципы. Дочь Петра, по свидетельству, например, прусского посланника Финкельштейна, с годами от православного благочестия перешла к ханжеству. До неё доходили слухи о личной жизни Фридриха а пруссак, мягко говоря, не был благочестивым семьянином. Подозрение вызывали и религиозные взгляды прусского короля: считалось, что он утратил веру и положился только на собственные силы, то есть отдался наущениям дьявольским. В этом ключе трактовались и шаги короля в направлении к веротерпимости. Руководствовалась ли Елизавета подобной логикой в действительности? Не станем преуменьшать политической искушённости русской императрицы. Женскую эмоциональность и наивность она проявляла нередко, но в политических решениях умела руководствоваться более прагматическими материями, опираясь на опытных и даровитых советников. Елизавета держала рядом с троном не единомышленников, но сторонников подчас противоположных политических взглядов. Кто-то увидит в этом неразборчивость, а мы отметим управленческую мудрость.
Осознавала ли Россия, что Восточная Пруссия земля славянская, занятая германцами в ходе пресловутого «дранг нах остен»? По тому, с каким накалом М. В. Ломоносов боролся за право трактовать историю древних славян в «патриотическом» ключе, можно судить о том, что Россия в те годы всё сильнее ощущала себя преемницей славян, живших и на территории Пруссии и подчинившихся германцам в незапамятные времена. При Екатерине о тех временах вспоминали ещё чаще: для Державина и Петрова легендарные сведения о славяно-варягах станут основой патриотической и экспансионистской идеологии. Да и сама императрица писала исторические сочинения и драмы о Рюрике, по-видимому, приписывая и себе самой славянские, а не только германские корни. В Восточной Пруссии Румянцев убедится, что местное население настроено к русским дружелюбно несмотря на мародерские замашки армии Апраксина. И аристократы, и крестьяне чувствовали родство с диковатыми, но щедрыми русскими богатырями.
Для Петра Александровича Румянцева Семилетняя война станет часом славы. Сравнительно молодой генерал сумеет заявить о себе, достичь высоких степеней, завоёвывая звания и ордена шпагой и полководческим расчётом. С петровских времён Россия не знала столь героических биографий.
Успехи тогдашней российской артиллерии связаны с деятельностью графа Петра Ивановича Шувалова двоюродного брата фаворита и тогдашнего генерал-фельдцейхмейстера, то есть начальника артиллерии. Шувалов считается изобретателем «секретной гаубицы», из которой можно было вести только картечный огонь, и «единорогов», которые Фридрих назовёт «порождением дьявола». На стволе этих пушек был изображён единорог как и на гербе Шуваловых. Единороги были самыми мобильными и скорострельными пушками того времени и могли стрелять «по навесной траектории», то есть через головы русских солдат.
Секретная гаубица гордость Шувалова оказалась не столь эффективной. Изобретатель сконструировал канал таким образом, чтобы картечь широко разлеталась, но опыт надежд не подтвердил. А Шувалов добился смертной казни (так и не применявшейся) за разглашение секрета гаубиц, требовал их тщательной маскировки. Следует признать: бурная деятельность графа усиливала русскую артиллерию.
Главнокомандующий Апраксин! Недобрая память об этом фельдмаршале живёт по сей день. И поделом ему, заплутавшему в прибалтийских перелесках!
Фельдмаршал Степан Апраксин
Степан Фёдорович Апраксин сын рано умершего стольника Фёдора Карповича Апраксина и Елены Леонтьевны, урождённой Кокошкиной, воспитывался без отца. Ему было пять лет, когда вдовая мать вторично вышла замуж. Отчимом будущего фельдмаршала стал Андрей Иванович Ушаков, знаменитый начальник Тайной розыскной канцелярии. Воспитывал Степана родной дядька Пётр Матвеевич Апраксин.
Ушаков с пасынком ладил, а ведь глава Тайной канцелярии был не просто влиятельной фигурой, он внушал ужас и трепет и даже всесильный во времена Анны Иоанновны Миних пытался перед ним выслужиться. Он и возвысил Апраксина до генерал-майорского чина и должности дежурного генерала при главнокомандующем. И всё это при весьма посредственных способностях! Именно Апраксин привёз в Петербург известие о взятии Хотина в 1839 году и получил тогда орден Святого Александра Невского. Конечно, Миних неспроста доверил ему триумфальную миссию.
После воцарение Елизаветы Петровны покровительство Миниха могло сыграть с Апраксиным злую шутку, но Степан Фёдорович поладил и с окружением новой императрицы. И вот уже Алексей Петрович Бестужев-Рюмин недруг Миниха принимает Апраксина в свой ближний круг. В 1746-м Апраксин уже генерал-аншеф и президент Военной коллегии. В его возвышении можно видеть патриотические мотивы: во главе Российской армии встал не выходец из Европы, а знатный природный русак, граф боярского рода. Ведь они в своё время породнились с царями, Марфа Матвеевна Апраксина вышла замуж за Фёдора Алексеевича, сводного брата будущего первого русского императора. Всё это Елизавета Петровна имела в виду, не забывала. Да и с наружностью графу повезло: дородный богатырь, гроза женского полу. Апраксины верно служили Петру Великому, самым известным из них был, несомненно, Фёдор Матвеевич один из ближайших сподвижников императора, стоящий у истоков русского военно-морского флота. Глава Оружейного, Ямского, Адмиралтейского приказов и Монетного двора, заслуживший репутацию неподкупного. Пётр повелел выбить особую медаль с изображением на одной стороне портрета Федора Матвеевича и надписью: «Царского Величества адмирал Ф. М. Апраксин», а на другой изображение флота, построившегося в линию, с надписью: «Храня сие не спит; лучше смерть, а не неверность».