Тук-тук-тук, сказал кузнечик. Пук-пук-пук, сказал говнюк, продекламировал я. Что это? И в такой момент. Мне так их жаль. Это так печально. Словно читаешь историю убийства дочери Сеяна. Умирающие и теряющие девство свое. Одновременно бессмысленно и ужасно до тошноты. И потом приходит грусть. Кто-то уходит, кто-то остается стоять в одиночестве. И черные полотна. Раньше ткань крепили на зеркала. Я шел по склону вниз. Ничего особенного. Всего-лишь пытаюсь добраться до остановки автобуса, что идет до моего дома без пересадки. Но этокак же так? Может я мог как-то помочь, что-то изменить. Почему он хранил свои мысли в себе? Потому что мысли рождаются вместе с выходом воздуха из ротовой полости? А все что внутри это песня, которую напевает себе всякий кретин? Или все наоборот? Я мог его отговорить, мог повлиять и тогда этого бы не было. Как легко мы прыгаем от одной позиции к другой. Не в том смысле, когда говорят: «Встань на колени, дорогая». А что-то более существенное. Что-то определяющее. Я задумался еще глубже. Глубже? Я это сказал сам себе? Это так чертовски печально. Еще полгода назад, тогда в марте, когда я, как дурак, пытался сохранить отношения с ЛенойБоже зачем мне это было нужно? Ну да, так трудно не иметь перед собой объект влюбленности, даже самой легкой, настолько легкой, что ее фактически и нет. Объект. Но объект лишь потому, что по ту сторону такой же субъект. И дело совсем не в фрикциях, а в голосе, что говорит тебе «да, ты, да». Какие стройные ножки, у той девы рыжевласой с первого курса. И, конечно, конечно же, Яна. Так, о чем я? Так вот в марте мы ходили в бар я и она и они Николай и Марина. И все казалось таким милым, дружелюбным. Два старых козла, не очень старых совсем не старых и две их студентки бывшая и настоящая. Не знаю, был ли счастлив я Едва ли. А, Николай возможно. Кто знает? Кто знает, что творится в чужой душе и жизни. Мы замечаем только проявленность этого вовне. Вокруг тьма и лишь пятно от фонаря. О чем я, ох черт. Зеленые пока, но ненадолго, деревья маячили передо мной, склон вел меня вниз. Что фиксирует наше сознание? Вот дерево, вот другое, а вот листья на земле, еще не желтые, но дайте срок. Словно картинка, набросанная несколькими умелыми мазками, все сплеталось в единое целое особенно если расфокусировать зрение. Сфокусируйся и что ты получишь? Вместо цельной картины, отображающей реальность, лишь набор отдельных предметов, а так красиво сейчас вокруг. И тут я с ужасом подумал а имеет ли право существовать такая красота после такого ужасного события? Имеет ли право хоть что-то казаться нам прекрасным, когда мир предоставляет нам образцы жуткой, кровавой несправедливости? По-моему, нет. Но разве это не особенность нашего способа восприятия мира мы остаемся собой, с радостью, увлечениями, надеждами на счастье, даже тогда, когда вокруг такая боль.
Почему? Почему так вышло? Кто знает ответ? Точно не я. Яблоки и апельсины. Они продолжат существовать, но кто-то их уже никогда не попробует. Гниющее яблоко на плите. Мертворождающая утроба матери-земли, лишь забирающая и ничего не дающая взамен. Но это ведь не правда! Все поглотит буйная, стылая трава, прорастающая на удобрении почек, печенок и селезенок.
Я думаю заняться продажей сумок, рассмеялся Николай, когда мы тогда сидели в баре.
Да, займись, дорогу молодым!
Ну если ты начнешь заниматься подобным, это будет совсем не сексуально, с деланным возмущеньем заявила Марина. Марина была шатенкой с вечно улыбающимся лицом. Вечно улыбаться это не обязательно быть слабоумным. Она такой не была, просто была такой жизнерадостной.
Была. Была. Была. Была. Была. Была. Была. Была. Была. Была. Эхом отдавалось это слово в моем уме. И сознание пришло на помощь самым идиотским образом. Да, конечно, была. Ведь Николай расстался с ней, едва ли у вас будет еще повод пересечься. Стало тошно. Катя, которая поглядывала на меня? Как глупо. Как мерзко. И Николай. Его видели все мои студенты, когда он после моего последнего занятия заходил ко мне. Издерганно. Отстраненно. Вот как он выглядел. Душа будет жить после смерти. Ведь все в жизни имеет свою противоположность. Вскрываемся? А раз есть смерть, то есть и противоположное ей жизнь. Прости Сократ, или Платон, но логика идиотская. Конечно, есть противоположность. Вот ты жил а вот ты мертв. Но никогда обратно. Мне не продашь эту обманчивую, тусклую надежду.
Николай заходит в мой кабинет, потерянный, несчастный. Когда в нашем сердце возникает дурное предчувствие? Когда мы начинаем понимать, что вот-вот раздадутся слова, которые подведут черту под тем, что мы знали. Любое изменение нарушает единство мысли о бытии. Значит любое изменение есть крах. Но возможно есть порог чувствительности нас к подобным крахам. И маленькое изменение не нарушает того порядка вещей. А большое большое меняет все раз и навсегда. Это было большим. Прорвать грань бытия это сумело данное событие.
Передо мной возникла дорога, она словно выступила из леса или лучше сказать лес расступился, обнажив дорогу. Мы ходим по узким тропам, оставляя по сторонам от себя смутное ничто. Где не ступала нога человека. Я перешел дорогу. Теперь я на месте. Дождаться автобуса и ехать домой. Надо пользоваться плодами жизни, пока сезонная тоска не покрыла голову мою пеплом. Я поеду домой. Буду читать. Буду думать о том, что важно для меня, как будто ничего не случилось. Как будто мир, о котором, как мне казалось, полтора часа назад я знал все, верил, что цепь событий, уходящая в будущее из прошлого, вполне доступна моему пониманию, не изменился. Но он изменился. Он меняется каждую секунду. Но! Это же трюизм. И он как щит, перед девятиглавым миром.
Николай зашел в мой кабинет, я внимательно посмотрел на него:
Я, конечно, все понимаю, но видеться по два раза за день, это уже намекает, что ты как будто по мне соскучился. Знаешь, это довольно-таки пугает. Я отвел шесть часов занятий и единственное чего я хочу, это славно поесть и ехать домой.
Костя, ее нет.
Нет в общежитии?
Там есть.
Не понял, о вселенская идиотия, все ты понял, стыд пробирает меня за эти глупые, никчемные фразы.
Она покончила с собой.
Я сел в автобус. Марины больше нет. И как же это глупо! Вот серьезно из-за расставания? Логично предположить, но это же бессмыслица. Не верю. Но придется верить. Я верю, что земля не провалится подо мною. И я верю, что Николай верил. И я верю, что он уже не верит. И я верю, что следующий автобус придет минут через пятнадцать-двадцать. Все идет своим чередом, даже когда мир летит к чертям.
6. Остров, дерево и время[6]
Река раскинулась двумя рукавами посреди города, разрезаемая островом. Остров был безлюден и пуст. Смеркалось. Ворона слетела с одного дерева на другое и прокричала «о, реквием» по уходящему дню. Заводите аккуратно свои часы и прислушайтесь к их мерному тиканью. Иногда оно склонно ускоряться, а иногда замедляться. Но движение времени непрестанно, бой, заведенных по вам часов постоянен. Вы можете попробовать спрятать свои часы в самый дальний ящик, какой только сумеете найти, но сами не спрячетесь от них никогда. Часы идут всегда. С неизбежностью. Но есть ли время там, где нет нас? Существует ли время для этого острова, когда никого нет на нем? Когда ни один человек не почтит его своим присутствием. Существует ли время для отдаленной звезды, когда ни один любопытный взор астронома не направлен на нее? Время лишь игра наших чувств, способ собрать воедино картину жизни вокруг нас. Так это или нет? Представьте себе что-то, что укрылось от вашего взгляда и тем самым спряталось и от времени. Оно словно замирает, то, что происходит с ним не происходит ни для кого, ни для одного человека. Оно хранит молчание и свою тайну. И возможно это самая страшная тайна, какую только можно вообразить. Что происходит происходит (!) там, где всякий человек, со своими беспокойствами, исканиями, шумом и трепетом, просто отсутствует? Что происходит там, где ткань времени между «он был» и «его не стало» истончается до полного отсутствия? Ты был, но вот тебя не стало. Ты остался придатком мысли других людей, когда они о тебе думают. А когда не думают? Когда ни одно сознание не обращается к тому факту (факту! «о, реквием»), что ты жил, смеялся, любил, ходил по этой земле. Печальные и ушедшие, не стали ли вы еще печальней, когда ушли? Когда перестали быть частью, сопричастностью постоянного боя часов.