Посмотрите на этот остров с высоты птичьего полета, он словно клубок нитей, нитей всего того, что когда-то на нем происходило, нитей дорожек и тропинок, омывающих его вод и смеха людей, ходивших по нему, мусора, что они оставили, но едва ли смогли его загрязнить. Этот остров составлен из травы, деревьев, земли, грязи и песка. Но растет ли трава, когда никто не смотрит на нее? Цветут ли деревья, когда под их сенью не отдыхают девушки? Двигается ли песок под силой ветра, когда ему не на кого дуть? Оставленность худшее в смерти, ее подлинный финал и итог. Прислушайтесь к этому острову, когда уходите с него, возвращаясь в свой теплый дом. Что поет ветер в ветвях деревьев «о, реквием». Закрывая глаза помните об этом, помните о местах, где цветы не цветут, трава не растет, где смолкает всякий голос, о жизнях, уносимых в вечность, в которой они оказываются заперты навсегда. Помните о тех, кого уже никто не помнит и кого никогда не было (ведь о них никто не помнит так были ли они?), а если и помнят то о них ли? О том, чем они действительно были? Или всего лишь о потоке бессвязных мыслей, что они возбуждали? «Смотрите на нас мы живы, мы здесь!» Все кричит об этом, но уходит день, каждый день и боем часов восклицает «о, реквием!». Помните о том, что год слагается из трехсот шестидесяти пяти дней и жить вам (если повезет, или не повезет) восемьдесят лет. Посчитайте внимательно. Подумайте сколько дней вы были не в духе, сколько дней вы говорили «завтра», сколько дней ушло в пустоту, которую вы сами перед ними разверзли даже не зная, собственно, зачем. Подумайте.
На том острове растет дерево, которого не должно быть. Ссохшееся, лишенное растительности, даже тогда, когда все другие деревья примеряют свои цветастые одеяния. Оно словно одинокий странник, пришедший туда, где его никто не ждал и так и оставшийся там. Помнит ли кто-то его в цвету, рвал ли кто-нибудь и с него листья, чтобы рассыпать их зеленым, желтым, красным ковром под ногами. Оно черное и сухое, с торчащими в стороны ветвями, словно пальцами, сведенными судорогой в агонии. Ветер лишь отдается легким скрипом в этих безжизненных отростках. Дерево взирает на происходящее вокруг, с отстраненностью поселянина, уже приговорившего себя к смерти, но все еще ждущего ее у запертых врат. Птицы не садятся на него, и рука проходящего мимо не коснется его. Все в мире словно отказалось видеть его, слышать его, всякая мысль о нем давным-давно угасла. Как угасает мысль о покинувших нас. Данте сказал, что души самоубийц становятся деревьями, терзаемыми гарпиями. Но может никаких гарпий нет и это еще страшнее. Все покинуло эти души. Обречены они находится там, где все позабыло о них, вечные, они стонут «о, реквием».
Посреди реки лежит тот остров, замирающий, когда день уходит, когда солнце отворачивается от всего на земле, но время еще неумолимей, ведь к тому, от чего оно отвернулось, оно уже никогда не вернется.
Посреди реки лежит тот остров, тихий, замерший. А на нем стоит дерево, век которого давно закончен, но оно обречено стоять, безжизненное, пустое, тихое, покинутое.
Ворона слетела с дерева и пролетела над уродливым странником ушедших времен. «О, реквием».
7. Сон Николая[7]
Берег реки, ветер дует, осень явно вступила в свои права. По частично-песчаному пляжу пролетает сорванный ветром пляжный зонт. Николай сидит на скамейке с небольшим металлическим навесом. Задувает сильный, штормовой ветер на берегу толстяк в купальном костюме орет: «Тайфун! Тайфун!». Ветер затихает. Из небольшой рощи, которой оканчивается пляж выходит Марина.
Марина: значит, ты пришел.
Николай: Я приходил, но тебя уже не было.
Марина: Ты всегда плохо видел вот же я, никуда не делась.
Николай: Но ты умерла.
Марина: Подумаешь, разве это проблема?
Николай: Я виноват.
Марина: Ты? Это так наивно. Все стремится к солнцу, да только солнце закрыла луна.
На солнце, до этого светившее через серые глубоко-осенние облака, наползает луна. Круг луны словно вытесняет солнечное излучение на периферию солнечного диска, пока в последней вспышке оно не возгорает тонким, словно фонариком, направленным светом. Марина морщится.
Марина: Надо прогуляться. Дай свою руку.
Николай тянет к Марине руку. Все смешивается. Поле, совсем зеленая трава, хаотично расстилаются деревья в цвету по всем сторонам. Николай идет, рядом с ним появляется Константин.
Константин: Тебе есть что еще сказать? Перед подведением заключения?
Николай: Я просто пытаюсь понять. Стоп. Костя, это ты?
Константин: Вот, теперь я. Очевидное совсем не очевидно, не так ли?
Константин начинает смеяться. Наклоняется. Вцепившись обоими руками в тонкое деревце, тянет его и вырывает с корнями.
Константин: Оп и нету. Думаешь сложнее?
Николай: По-моему, должен быть смысл, ответ почему
Константин: «Почему» относится лишь к нашим ожиданиям от окружающего нас мира. В любой момент все наши ожидания и вера в устойчивость вещей могут полететь к чертям. Ну знаешь фалосообразные деревья и жуткие птицы. Так написано в одной книге. Почитай. Или уже начало тошнить? Это правильно и неправильно одновременно.
Перед ними появляется Марина. На ней черное траурное платье.
Марина: Вся загадка в отсутствии самого важного. Если вы теряете это, то можно уже и не найти, как бы не искали. Там, где этого нет, истончается грань. И происходит зло. У вас еще есть возможность.
Николай: Что это значит?
Константин (Константин ли?) (доверительно): Восходящая восточная девушка ныряет за очередной жемчужиной, но это не то, чего она хочет, а то, что ей нужно.
Марина: Заметки о Китае. Ты когда-нибудь жил в Китае?
Николай: Что это впереди?
Марина: Просто роща. Или совсем не просто. Иди и смотри. А потом расскажешь ему.
Константин останавливается перед розовым кустом. В нем четыре розы. Белая еще закрыта, но прекрасна. Две красные светятся нежным сиянием любви. А синяя словно оплетается вокруг одной красной и толкает ее.
Марина: Это важно. Но это не его сон, так бывает.
Константин: Я ухожу.
Марина: Константин еще вернется, через год и через три. И возможно, что выбирать стоит очень осторожно. Но это же не его сон, впрочем, кто знает? Коля, запомни это, расскажи. А теперь иди вперед.
Николай медленно подходит к роще. В воздухе звучит музыка. Словно две песни, слившиеся воедино. «Это был последний раз, это был последний раз, может последнийя не знаю». Николай, нагнувшись, проходит под склонившимися аркообразно деревьями. В роще темно. И холодно. Тонкие деревца переплетаются друг с другом над головой Николая. Словно все они тянутся куда-то к центру этой рощи. Он медленно продвигается вперед, пытаясь отодвинуть очередное деревце со своего пути, отклоняет его рукой, его руку словно обжигает чем-то. Кто-то сдавленно хихикает, затем голос: «Ну это слишком. Здесь все слишкооооом, оставайся, здесь есть пластинки и чипсы со сметаной и луком». Николай идет вперед. Вспышка. Гром. Пятьдесят шесть. Слишком поздно. Но не сейчас. Впереди он видит какое-то свечение, он словно прорывается через вязкую тьму, ведь солнце скрылось. И вот он на небольшой полянке внутри рощи. Сырая, темная земля. На ней перед ярко светившим костром стоят два потрепанных, мягких кресла. На одном кресле, дальнем от Николая, сидит бородатый мужик, по виду типичный бомж, правда не испитый. Он поворачивается к Николаю.
Мужик: А, так это ты, я ждал другого, но и так сойдет, все в свой час, все так или иначе, у кого еще есть шанс. Хотя ты уже достаточно опростоволосился. (Мужик пристально посмотрел на Николая, скорчил рожу и заорал «Yeaaaah Baaaaby!», Николай отшатнулся). Мы тут с другом посиживаем, проходи. Так вот, быстренько к делу. Вся фишка в споре. Он тянет туда, я сюда. Всех вас. Весь город. Подумай об этом. Хочешь шаурму? Классная штука, сам сделал.