Я горжусь неотъемлемым правом смотреть тебе вслед. А улыбку твою я считаю удачей!
Эмигранты
Район Новая Голландия один из живописных уголков Ленинграда
Путеводитель
Солнце вставало неохотно. Оно задевало фабричные трубы. Бросалось под колеса машин на холодный асфальт. Блуждало в зарослях телевизионных антенн.
В грязном маленьком сквере проснулись одновременно Чикваидзе и Шаповалов.
Ах, как славно попито было вчера! Как громко спето! Какие делались попытки танца! Как динамичен был замах протезом! Как интенсивно пролагались маршруты дружбы и трассы взоров! Как был хорош охваченный лезгинкой Чикваидзе! (Выскакивали гривенники из карманов, опровергая с легким звоном примат материи над духом.) И как они шатались ночью, поддерживая сильными боками дома, устои, фонари И вот теперь проснулись на груде щебня
Шаповалов и Чикваидзе порылись в складках запачканной мятой одежды. Был извлечен фрагмент копченой тюльки, перышко лука, заржавевший огрызок яблока. Друзья молча позавтракали.
Познакомились они недавно. Их сплотила драка около заведения шампанских вин. В тесноте поссориться недолго. Обувь летняя, мозоли на виду.
Я тебя зарежу! вскричал Чикваидзе. (Шаповалов отдавил ему ногу.)
Не тебя, а вас, исправил Шаповалов.
Затем они долго боролись на тротуаре. И вдруг Чикваидзе сказал, ослабив пальцы на горле Шаповалова:
Вспомнил, где я тебя видел. На премьере Тарковского в Доме кино
С тех пор они не расставались.
Дома обступили маленький сквер. Бледное солнце вставало у них за плечами. Остатки ночной темноты прятались среди мусорных баков.
Друзья поднялись и вышли на улицу, залитую робким апрельским солнцем.
Где мы находимся? обращаясь к первому встречному, спросил Чикваидзе.
В Новой Голландии, спокойно ответил тот.
Качнулись дома. Запятнанные солнцем фасады косо поползли вверх. Мостовая, рванувшись из-под ног, скачками устремилась к горизонту.
Ничего себе, произнес Шаповалов, хорошенькое дело! В Голландию с похмелья забрели!
Беда, отозвался Чикваидзе, пропадем в незнакомой стране!
Главное, сказал Шаповалов, не падать духом. Ну, выпили. Ну, перешли границу. Расскажем все чистосердечно, может, и простят
Я хочу домой, сказал Чикваидзе. Я не могу жить без Грузии!
Ты же в Грузии сроду не был.
Зато я всю жизнь щи варил из боржоми.
Друзья помолчали. Мимо с грохотом проносились трамваи. Тихо шептались постаревшие за ночь газеты.
Обрати внимание! закричал Чикваидзе. Вот изверги! Чернокожего повели линчевать!
И верно. По людной улице, возвышаясь над толпой, шел чернокожий. Его крепко держали под руки две стройные блондинки
Будем тайком на родину пробираться, сказал Чикваидзе.
Беднейшие слои помогут, откликнулся Шаповалов.
Они перешли мост. Затем миновали аптеку и пестрый рынок.
Противен мне берег турецкий, задушевно выводил Чикваидзе.
И Африка мне ни к чему, вторил ему Шаповалов.
Друзья шли по набережной. Свернули на людную улицу. Поблескивали витрины. Таяло мороженое. Улыбались женщины и светофоры.
Посмотри, благодать-то какая! неожиданно воскликнул Шаповалов.
Живут неплохо, поддакнул Чикваидзе.
А как одеты!
Ведь это Запад!
Кругом асфальт! Полно машин! А солнце?!
Еще бы! Тут за этим следят!
Возникла пауза. Ее нарушил Шаповалов.
Датико, я хочу с тобой поговорить.
И я.
А ты презирать меня не будешь?
Нет. А ты?
Может быть, того Ну, как его?.. Убежища попросим Опять же, частная торговля
Ночные рестораны!
Законы джунглей!
Торжество бездуховности!
Ковбойские фильмы!
Моральное и нравственное разложение! зажмурился Чикваидзе
Через минуту друзья, обнявшись, шагали в сторону площади. Там, достав из кобуры горсть вермишели, завтракал блюститель порядка, расцветкою напоминавший снегиря.
Победители
Дело происходит в спортивном зале академии Можайского. Все мужчины здесь широкоплечие. Манеж освещен четырьмя блоками люминесцентных светильников. На шершавом ковре топчутся финалисты чемпионата России. За центральным столиком Жульверн Хачатурян, получивший на Олимпийских играх в Мельбурне кличку Русский Лев
Год назад Хачатурян поступал в университет. Он был самым широкоплечим из абитуриентов.
Шел экзамен по русской литературе. Хачатурян всех спрашивал:
Прости, что за вопрос тебе достался?
Пушкин, говорил один.
Мне повезло, восклицал Хачатурян, именно этого я не учил!
Лермонтов, говорил второй.
Повезло, восклицал Хачатурян, именно этого я не учил!
Наконец подошла его собственная очередь. Судья вытащил билет. Там было написано: «Гоголь».
Вай! закричал Хачатурян. Какая неудача! Ведь именно этого я как раз не учил!..
Впрочем, мы отвлеклись.
Информатор произнес в микрофон:
Внимание! Финальные схватки продолжаются. В синем углу Аркадий Дысин из Челябинска! В красном Олег Гарбузенко из Мелитополя!
Сейчас же на южной трибуне раздался звук пощечины. Как выяснилось, это были скромные аплодисменты.
Борцы пожали друг другу руки и начали возиться.
Каждый из них весил центнер. Каждому было за сорок. Оба ходили вразвалку, а борьбу ненавидели с детства.
Борцы трогали друг друга, хлопали по шее, кашляли и отдыхали, сомкнув животы.
Пассивная борьба! выкрикнул информатор. Спортсменам делается замечание!
Однако Дысин и Гарбузенко не реагировали. Они стали бороться еще деликатнее. Оба знали свое дело. Оба помнили былые схватки. Бра руле, двойной нельсон, захват, подсечка Жесткий брезентовый ковер неожиданно устремляется ввысь и хлопает тебя с чудовищным гневом по затылку
Синий не борется! орали зрители. Халтура! И красный не борется!..
Однако Дысин и Гарбузенко не реагировали. Борьбу они ненавидели, а зрителей презирали.
Вдруг что-то произошло. Возникло ощущение тревоги и беспокойства. Как будто остановились часы в международном аэропорту. Зрители и секунданты начали озираться. Борцы устало замерли, облокотившись друг на друга.
Все уставились на главного судью. Дело в том, что Жульверн Хачатурян безмятежно дремал, опустив голову на кипу судейских протоколов.
Хачатурян спал. Присутствующие не решались его будить. Рефери и боковые судьи ушли в шашлычную. Зрители читали газеты, вязали, штопали носки, распевали туристические песни.
Если бы ты знал, как я ненавижу спорт, произнес Аркадий Дысин, гипертония у меня.
И у меня, сказал Гарбузенко.
Тоже гипертония?
Нет, тоже радикулит. Плюс бессонница. Вечером ляжешь, утром проснешься, и затем целый день без сна. То одно, то другое
Пора завязывать, старик!
Давно пора
Прости, кто выиграл? заинтересовался очнувшийся Жульверн Хачатурян.
Какая разница, ответил Гарбузенко.
Потом он сел на ковер и закурил.
То есть как? забеспокоился Хачатурян. Ведь иностранцы наблюдают! «Расцветали яблони и груши» нежно пропел он в сторону западных корреспондентов.
«Поплыли туманы над рекой», живо откликнулись корреспонденты Гарри Зонт и Билли Ард.
Аркаша выиграл, сказал Гарбузенко, он красивый, пусть его и фотографируют.
И ты ничего, возразил Аркадий Дысин, ты смуглый.
Короче, ты судья, Жульверн Арамович, ты и решай, высказался Гарбузенко.
Какой там судья, покачал головой Хачатурян. Бог вам судья, ребята.
Идея! сказал Дысин, вытащил монету, бросил ее на ковер.
Орел! закричал Гарбузенко.
Дысин задумался.
Решка, молвил он наконец.
Хачатурян шагнул вперед, придавил монету носком лакированного ботинка.
Победила дружба! торжественно выкрикнул он.
Зазвучали аплодисменты. Спортсмены покинули зал, вышли на улицу. Из-за угла, качнувшись, выехал троллейбус. Друзья поднялись в салон.
Три старушки деликатно уступили им места.
Чирков и Берендеев
К отставному полковнику Берендееву заявился дальний родственник Митя Чирков, выпускник сельскохозяйственного техникума.