Всего две секунды я подержал ее в объятиях, но это уже моя женщина, в ней мое сердце, но она, радостная и счастливая, прибыла к любимому мужу, а мне... мне монету, как слуге!..
Я тупо взял монету, сунул ее в карман. Кончики пальцев уперлись в холодный металл. Я вытащил золотой кругляш со стершимися значками.
– Это... сдача.
Она машинально взяла, коричневые глаза взглянули мне в лицо с каким-то испугом. Теперь наконец-то изволила заметить меня, здоровенного простолюдина. Тонкие брови взлетели, а хорошенький ротик приоткрылся в виде буквы "о".
– Вольный стрелок, – произнесла она наконец.
– Да, мэм, – ответил я и вытер нос рукавом, – он самый.
Она посмотрела на меня со сдержанным отвращением.
– Я понимаю, – сказала она ровным голосом, – нашему королю служат даже лесные разбойники...
– Ага, – ответил я охотно. Прочистив поочередно обе ноздри ей под ноги, я сделал вид, что жутко застеснялся, и потому подошвой звучно растер эти экскременты, причем ногу забрасывал, как конь копыто, как бы стряхивая подальше налипшее. – Мы... того, где больше плотють.
Она кивнула, сунула монету кучеру, мол, на пропой; тот едва не кончился от счастья, усталость мигом выдуло, а она прошла мимо моего существа. Возница метнулся вперед, распахнул для нее дверцу в воротах замка и стоял там, низко кланяясь. Она не оглянулась, спина ровная, походка усталая, но легкая. Пройдет по стебелькам растущей травы – не примнет.
Я не помнил, как меня вели дома и улицы, очнулся только в своей каморке. Нет, у меня уже не каморка – просторная комната для меня, поменьше для двух слуг. Лавка жалобно застонала: я обрушился, как подстреленный лось, но все равно крутился на ней как уж на горячей сковороде и встал до того, как лавка рассыпалась. Сердце стучало учащенно, будто бежал по эскалатору, кровь гремит в черепе, в груди стремительно разрасталось щемящее чувство острой потери.
Через зарешеченное пространство видны двор, снующая челядь. Молоденькие девушки, сочные, пышные, быстро поспевающие, готовые для употребления. Я и раньше мог любую, а сейчас, когда возведен в рыцари, даже знатные дамы...
Ну почему, почему меня шарахнула эта дурь, над которой высокомерно смеялись еще подростками, прекрасно понимая свое преимущество над тупыми ромеоми, тристанами и прочими ростанами, что не знали вседозволенности секса, не знали половой техники, не знали презервативов и прочих противозачаточных средств?
Почему я смотрю во двор, где шмыгают эти сочные простолюдинки... да иногда и дочь знатного сеньора важно прошествует в сопровождении слуг, и вижу только бледное лицо, карие глаза, алые губы? Я ведь знаю же, что и она такая же, как и все, знаю, что у нее между ног, знаю, что она делает со своим мужем... что он делает с нею...
Ярость ударила в голову с такой силой, что я зарычал, схватил меч и бросился к двери. Прогремели ступеньки, я сбежал во двор. Холодный воздух наступающей ночи охладил лоб, я выбросил в сторону левую руку, пальцы ухватились за что-то, я сжал их и не разжимал. Грудь быстро и часто вздымалась, я дышал часто, с хрипами, с надрывом.
Вокруг меня образовалось чистое пространство. От множества фонарей бегут косматые тени, но в освещенном красным светом круге пусто. Испуганные голоса доносятся сквозь грохот жерновов из черноты:
– Что с ним?..
– Бесноватый, грят...
– Это который с Ланселотом...
– Братья, отойдите от греха...
– Да, сбегайте за лекарем. Если он кинется, то сетью его. Или на копья...
Я несколько раз глубоко вздохнул, гипервентилируя легкие, а теперь – насыщенную кислородом кровь – в мозг, в мышцы, взять себя в руки, это мы все знаем, нет хуже для человека моего времени стоять вот так под брезгливыми взглядами толпы...
Из темноты выступила фигура в надвинутом на глаза капюшоне.