Впрочем, продолжения сей эксцесс не имел.
– Знаешь, Ир, мне вдруг показалось, – сказал я, когда капитан сделал паузу, –
что подобное могло бы получиться как раз в том мире, где мы с Алексеем геройствовали. По такой примерно схеме –
демократизация, что я еще в ходе войны затевал, удалась, после победы «холодной войны» сумели избежать, не спеша реформы в нэповском духе
осуществлялись, и получился в итоге некий вариант «социализма с человеческим лицом», как Дубчек планировал или как у Тито. А потом, естеств
енно, товарищ Сталин, то есть я, –
помер. Не в пятьдесят третьем, конечно, а за счет крепкого здоровья лет на тридцать позже. И вот когда он все же помер, народ вдруг сообра
зил: а на кой он вообще нужен, социализм как таковой?
Раз в жизни все хорошее как раз за счет отступления от основной идеи и контактов с буржуазным Западом. Опять же по примеру Югославии и Пол
ьши могу судить. Ну а те, что мне на смену пришли, с такой постановкой вопроса не согласились и решили в очередной раз гайки подзавернуть,
новый «Великий перелом» устроить. Как Сталин в двадцать девятом или Брежнев после Хрущева. А резьба и сорвалась! Итог – налицо.
– Не получается, – сразу, будто уже проиграла этот же вариант, возразила Ирина. –
Поцарствуй ты после войны лет хотя бы десять, и страна, и Москва совсем бы по-
другому выглядели. И архитектура, и автомобили, и форма у милиции. Ты сам на Белград или Прагу ссылался, там свободы и влияния капитализма
совсем чуть-
чуть, и то разница какая. Да и люди вокруг уж больно советские, ничего в них от «свободного мира» нет, ни единого штришка, чистое Пошехонье
. При твоей власти здесь бы как минимум Западный Берлин был…
– Ну, спасибо на добром слове… – словно невзначай я положил ладонь на ее руку, и это прикосновение вдруг подействовало так…
Я понял, что мне совершенно безразлично, почему мир вокруг меня такой, откуда он взялся и куда идет. Напротив меня сидит прекрасная женщин
а, желанная, влекущая и так долго недоступная, а я озабочен совершеннейшей ерундой. Согласившись на условия, поставленные ею, позволяя ей с
охранять благородство по отношению к человеку, которому она имела неосторожность что-
то там пообещать, да и не пообещать, намекнуть только, я лишаю себя и ее последней в нашей жизни естественной, никому не подвластной и ни о
т кого не зависящей радости. Живу в придуманном мире, выполняю неизвестно кем навязанную мне роль, а того, что только и остается полностью
в моей власти, – не делаю! Абсурд еще больший, чем все происходящее и уже происшедшее.
Словно подслушав мои мысли, капитан наконец сменил репертуар и запел песню Дениса Давыдова из фильма про эскадрон гусар…
К его чести следует отметить, что исполнитель он был хороший и ухитрялся держаться так, что его наряд не воспринимался как маскарад или пр
офанация, а просто казалось – вот умеющий петь офицер музицирует на досуге в кругу друзей…
Наверное, потому, что впервые за год я очутился пусть и в странном, но все же человеческом мире, за пределами тесного изолятора, где есть
или близкие друзья, или чужаки, инопланетяне, фантомы, а тут меня окружают, как и полагается, самые разные, не всегда симпатичные, но зато
другие и, по здешним меркам, наверное, нормальные люди, я вдруг очень отчетливо вспомнил совсем иной вечер.
Мы с Ириной сидели в «Софии», за столиком у окна, на улице начиналась ночь позднего бабьего лета, теплый ветерок шевелил длинные занавески
, на эстраде шесть девушек в белых костюмчиках играли на саксофоне, трубе, ударных, еще на аккордеоне, кажется, без всякой электроники, оче
нь миленькие, под настроение, мелодии.