Глава 4. Два символа бесконечности
Очнулась я на скамейке у общаги. Сев, поправила юбку и огляделась по сторонам. Никого. На часах семь, и студенты ещё отсыпаются перед первым учебным днём. Того, как я валялась тут пьяная с оголённой задницей, надеюсь, никто не увидел.
Правая рука болела. Раскрыв ладонь, я поднесла её к лицу и заметила прямо посередине глубокий порез, до сих пор не затянувшийся. Нет, не неестественно круглый, как у того музыканта, а вполне себе обычный просто полоска длиной в пару сантиметров, из которой сочилась кровь.
Странно. Не помню, где я так крепко приложилась. Может быть, падая в обморок, пыталась схватиться за что-то острое или рассекла ладонь об асфальт?
А скрипач? А наркоманы с ножами и битой? Мне всё это приснилось?!
Коснувшись подрагивающими пальцами виска, я простонала вслух:
Чертовщина какая-то
И тут же перебила саму себя. Да никакая не чертовщина, просто нужно меньше пить! Конечно, это был всего лишь сон. И даже сюжет узнаваем. Снова сборище криминалов, снова вспышка красной материи, которую я приняла за «утреннюю звезду», снова острое чёрное крыло
Может, зря всё-таки я оставила верблюжью нитку дома?
Так, Ника, соберись. Подумаешь об этом позже, а сейчас надо идти в корпус. Заглянуть в ванную. Одеться во что-нибудь приличное и официальное. Наклеить пластырь на руку где-то он был в чемодане. Можно ещё родителями написать, что у меня всё хорошо, но без подробностей
Вторая кровать в моей комнате по-прежнему пустовала. Я не спеша разобрала вещи, что-то повесила в шкаф, что-то сложила в тумбу. Сходила в душ, чтобы стереть с себя остатки мерзкого сна, вымыла и высушила голову. Напечатала сообщение папе, потом маме, получила в ответ поздравления с первым учебным днём и стала собирать сумку к занятиям.
Когда я вспомнила про порез и отыскала в чехле-аптечке пластырь, было уже поздно. Странная рана затянулась, оставив после себя только глубокий белый шрам.
* * *
Ты что такая пришибленная? кокетливо подведённые Лизкины глаза внимательно меня изучали из-под контактных линз на этот раз зелёных. Голова болит?
Что?.. А, да. Голова.
Что мне не нравится в институте, так это проходная. Во-первых, напрягает хамоватая копия тёти Шуры на охране, а во-вторых этот странный, тёмный тоннель. Выныривая из него в светлый холл, я каждый раз чувствую себя отвратительно. На голову давит, в ушах гудит, по позвоночнику пробегают холодные мурашки, а руки и ноги немеют
По пути в актовый зал, находящийся на третьем этаже, я чуть не заблудилась. Коридоры разветвлялись и петляли, и пропустить нужный поворот, особенно если торопишься, было проще простого. Я вздохнула с облегчением только когда увидела главный ориентир большую портретную галерею. Пока я семенила по красной ковровой дорожке, на меня оценивающе взирали руководители и педагоги прошлых лет, а может и веков сначала с портретов, потом со старых чёрно-белых фотографий. Один из первых ректоров, оказывается, носил графский титул, а в сороковые многие преподаватели принимали участие в Великой Отечественной и были запечатлены в военной форме и с орденами.
Широкие и высокие панорамные окна актового зала пропускали много света. Он струился по сцене, стекал вниз по ступеням на старый паркет и перепрыгивал солнечными зайчиками на спинки пластиковых стульев, покрашенных в три разных цвета: красный, синий и белый в тон российскому флагу.
В первом ряду расположились преподаватели. Большинство уже заняли свои места, но два пожилых профессора остались стоять, оживлённо разговаривая. Я невольно засмотрелась на эту парочку, являвшую собой полную противоположность друг другу. Один из старичков лысоватый, в мятом свитере, со всклокоченной бородой что-то живо и энергично доказывал своему собеседнику. Прямо хрестоматийный персонаж, эдакий классический сумасшедший учёный. Другой невысокий седовласый дедуля с приятной улыбкой напоминал скорее аристократа. Аккуратная причёска, чистый, выглаженный белый костюм и такая же белая, изящная трость. Он так внимательно слушал своего товарища, что даже прикрыл глаза, и лишь иногда чуть заметно кивал в такт разговора.
Сначала мы заняли место на галёрке, но один из забавной парочки тот, что с тростью похоже, поймал на себе мой взгляд и помахал нам, чтобы мы пересели ближе. Мне достался красный стул, Яшке синий, а Лизка села по другую сторону от меня на белый.
Кафедра с микрофоном пустовала. Тот, кто должен был произнести торжественную речь, задерживался. Студенты радостно галдели, обсуждая нечто, наверное, очень важное. Только первокурсники скромно жались и молчали.
О, вон он идёт, толкнул меня локтем в бок Яшка, Иван Иваныч Кузнецов. Ректор наш. Сейчас начнётся.
Поглаживая висящий на груди поверх пиджака кованый медный ключ, к сцене чинно приближался мужчина средних лет. Несколько мгновений я разглядывала его, то отводя глаза, то снова сосредотачиваясь и каждый раз испытывала странное чувство, которому поначалу никак не могла дать описание.
Да что же не так с этим человеком? Вроде бы ничего особенного: простой дядечка, роста среднего, не худой и не толстый, непримечательные, мягкие черты лица, стильный, но неброский костюм, уверенная походка вот, поняла! Какой-то он слишком уж обыкновенный. Наверное, если бы нужно было нарисовать портрет абсолютно типичного, среднестатистического мужчины, точно получился бы он. Ни одной запоминающейся характеристики сколько ни всматривайся, в памяти ничего не остаётся. Разве что этот странный ключ
Иван Иванович тем временем встал за кафедру и несколько раз щелкнул пальцем по микрофону, проверяя звук:
Ребята! Попрошу тишины. Рад приветствовать всех вас в стенах нашего института! И особенно первокурсников. В этом году у нас очень интересный и перспективный набор. Все новенькие на редкость способные и многообещающие дети. Уверен, что здесь они получат всё, что потребуется для раскрытия их талантов, и в будущем не раз порадуют нас своими успехами, ректор сделал небольшую паузу, обводя зал взглядом бесцветных глаз. Итак, я желаю вам продуктивного учебного года. У вас всё получится. Я же с удовольствием передам слово нашему многоуважаемому коллеге, который с сегодняшнего дня будет нести, так сказать, свет разума в ваши неокрепшие умы. Давайте поприветствуем его! Опаздывающие, прошу вас, не шумите, проходите скорее, занимайте места! Вениамин Валерьянович очень не любит, когда студенты опаздывают!
Вениамин кто?! шепнула я.
Валерьянович, тоже шёпотом ответил Яшка, указывая украдкой на того самого миловидного старичка, который сразу мне приглянулся. Наш препод по философии. Самый странный из всех. Уж не знаю, почему в этом году именно он раздаёт нам напутствия
Кузнецов покинул сцену и направился куда-то к задним рядам, а седовласый дедушка, едва заметно поклонившись в ответ на наши нестройные аплодисменты, не спеша поднимался по лестнице. Ступал Вениамин Валерьянович мягко и неторопливо, выверяя каждый шаг как крадущийся кот. На середине пути и вовсе остановился, будто устал. Улыбнулся. Окинул отсутствующим взглядом зал и тут я поняла, почему он идёт так медленно и странно. И почему он слушал своего коллегу, опустив веки, совсем не смотря на него. Светло-серые глаза профессора были затянуты мутной белой поволокой, в которой терялись, как в снегу, зрачки. Старик-философ оказался слепым.
Подумать только, и он поднимается на сцену один, без помощника, нащупывая мыском каждую новую ступеньку!
Я взвилась с места и подлетела к нему: