Однако той ночью из-за усталости и боли в замерзших руках, от которой нещадно хотелось избавиться, я решил, что хватит только креплений, вбитых в лед, необязательно прикреплять палатку к саням. Так будет куда быстрее. «Все будет хорошо», сказал я себе.
Я суетился.
Это была моя вторая ошибка. Я вбил крепление, развернул палатку на земле и прошел назад, к ее дальнему концу. Опустился на колени и вогнал шесты палатки на пружине в маленькие металлические втулки, которые расправляли палатку. Вначале следующий шаг тоже казался совершенно обыденным. Я медленно отошел назад и потянул палатку на себя, расправляя ее, пока не стало оттягиваться первое крепление перед тем, как я готовился вбить второе.
И тут это случилось. В самый неподходящий момент, прежде чем я успел прочно вбить второе крепление, из-за саней на меня обрушился сильнейший порыв ветра, словно специально прицелившись с дальних рубежей континента. После того, как я дернул ткань палатки, и перед тем, как внезапно подул ветер, первое крепление, вбитое с другой стороны палатки, выскочило изо льда.
В следующий миг я увидел, как дальний угол палатки вздымается, незакрепленный и свободно болтающийся. От этого зрелища мое тело наполнил такой ужас, словно я сунул палец в розетку, но при этом казалось, будто все происходит в замедленной съемке. Палатку, дюйм за дюймом отрывавшуюся ото льда, все больше надувал снизу встречный ветер.
И поскольку я только что установил шесты палатки, расправив полукруглый каркас рамы, ветер обдувал большую площадь ткани. Поэтому, когда палатка взмыла в воздух, она все больше и больше наполнялась силой ветра, словно воздушный змей или парус. В мгновение ока я бросился вперед и едва успел схватиться за ее край, став единственной силой, которая удерживала палатку на земле.
Перед моим внутренним взором, как воплощение кошмара, пронеслись события, которые могли произойти дальше: я выпускаю палатку из рук. Она поднимается, а я отчаянно вскакиваю за ней, но не могу поймать, спотыкаюсь и падаю. Палатка почти мгновенно исчезает в непроглядном белом просторе. Я встаю и бегу за ней в бурю а потом а потом я теряюсь. Палатки нет. Я поворачиваю назад и вижу лишь белую мглу бури. Мне ничто не поможет добраться до саней, и нет никакой надежды, что я переживу эту ночь.
От этого зрелища мое тело наполнил такой ужас, словно я сунул палец в розетку, но при этом казалось, будто все происходит в замедленной съемке.
Жуткое видение не отступало, пока я отчаянно держался за палатку.
У меня не было запасной палатки. Никакие спасатели не смогут добраться сюда в такую бурю, при нулевой видимости и в условиях пересеченной, неровной местности, куда нельзя посадить самолет. Я начну засыпать, затем мысли станут все больше путаться, и, наконец, я просто лягу, решив, что лед хорошее место для отдыха. Я умру один из-за переохлаждения.
Меня захватил отнюдь не страх смерти, а понимание, что я больше не вернусь домой. Я никогда не вернусь в Портленд, никогда не прогуляюсь вдоль реки Уилламетт, держа за руку свою жену Дженну, никогда не буду смеяться, снова сидя у костра на побережье Орегона с моими родителями и другими близкими, никогда больше не вдохну глубокий, безмятежный дух влажной, занесенной корой лесной тропы в Каскадных горах.
Теперь все зависело только от моих рук. Я схватился ими за край палатки, пока мое сносимое ветром жилище дергалось и моталось над головой. Я понимал: все определяют следующие несколько секунд сколько я смогу продержаться, какие действия совершу или нет.
Было ясно, что нужно как-то распластать палатку, чтобы ее так сильно не надувал ветер. Но, используя единственный способ это сделать, который пришел мне в голову, стянуть палатку вниз и залезть на нее, чтобы прижать своим весом, я мог сломать шесты. И тогда возникнет уже другое критическое положение. Чтобы немного облегчить поклажу на санях, одним прекрасным солнечным утром, которое теперь казалось эпизодом из другой жизни, я выбросил запасные шесты.
Ветер дул мне в лицо, мороз усиливался с каждой секундой, а паника нарастала, и тогда в моем сознании ожил тот далекий солнечный момент, когда я принял это решение. Я ощутил в своей руке шесты, увидел, как копаю в снегу яму и хороню их вместе с другими припасами и инструментами, чтобы позднее их можно было достать. Это снаряжение казалось таким тяжелым и таким ненужным.
Я подумал, что, возможно, то решение было первой ошибкой точкой, откуда по-настоящему началась огромная цепочка промахов. Казалось бы, сущая безделица: шесты для палатки. Несколько лишних унций, очередная ошибка и теперь меня настигли ее последствия.
Выбор и последствия. Все во Вселенной упростилось до этих гигантских слов. Над моей головой крошечная палатка внезапно стала казаться огромным, развевающимся, бьющимся на ветру красным монстром, который с каждым мигом рос, и все труднее было его удерживать. И мои судорожно сжатые руки стали ослабевать.
Глава первая. Капитан
Перед экспедицией
Русский грузовой самолет Ил, который грохотал и несся над проливом Дрейка в сторону льдов Антарктики, обладал всеми удобствами, которые можно ожидать от суровых и прагматичных русских инженеров, то есть, в сущности, был полностью лишен всяких удобств. Этот самолет мог противостоять наихудшим погодным условиям, в которые только можно попасть, садиться и взлетать на полосе из чистого льда или на руинах в зоне военных действий, а также доставлять грузы в места, куда редкие воздушные суда могли добраться. Он пропах влажной парусиной, машинным маслом и застарелым потом, и это вдобавок оттенял запах пролитой водки, и этот самолет «был совершенно великолепным по меньшей мере» так говорил наш пилот, бывалый жилистый русский за пятьдесят, который боролся с рычагами управления на Иле многие тысячи часов полета надо льдами. «Это судно внедорожник, который спасет вас в местах, где другие самолеты не справятся и потерпят крушение», говорил он нам, когда мы поднимались на борт, и нежно похлопывал самолет по фюзеляжу. Только на нем можно было добраться до ветреной, покрытой льдом взлетно-посадочной полосы и базового лагеря Юнион Гласье и до отправного пункта почти для каждого, кто направлялся вглубь континента, что целиком отвечало отсутствию излишеств на борту. C таким же успехом на его боку можно было написать: «Не нравится не садись».
В то утро, в конце октября 2018 года, посреди хаотично сваленных друг на друга коробок, палаток, генераторов и загадочных ящиков, которые отправлялись на юг к началу летнего сезона экспедиций, на борту находилась всего горстка пассажиров, оплативших перелет. Среди них был я: сидел, пристегнувшись к древнему, почти каменному сиденью Ила, и большие стальные ребра самолета аркой сходились над моей головой. Рядом со мной во время четырехчасового перелета сидел, пристегнувшись, на той же скамье, наверное, самый грозный человек, которого мне доводилось знать, капитан Луи Радд.
Радду было сорок девять, и он был британцем, овеянным флером небрежной суровости и английского акцента канала BBC. Он сидел на своей части скамьи идеально прямо и смотрел на меня пронзительными карими глазами. Он говорил тоном командира, четкими повествовательными предложениями, характерными для британской армии, которая формировала и обтачивала его больше трех десятилетий. Мы оба летели в базовый лагерь, чтобы там дождаться следующего воздушного транспорта до льдов Антарктиды и официально начать историческое соревнование за первенство в одиночном переходе через континент без поддержки и без помощи. При планировании своего курса мы выбрали разные маршруты. Однако наши пути переплетались, хотя ни один из нас тогда этого полностью не понимал.