Топливный бюджет скуден, самолеты поднимаются в небо нечасто, стало быть, практические занятия, то есть полеты, проходят только раз в неделю. Так что каждый день целыми часами ученики занимаются в основном тем, что ровняют взлетное поле, вооружившись деревянной трамбовкой, или метут аэродром вересковыми метлами, удаляя листочки и травинки. И дело вовсе не в том, что командование отличается особой приверженностью к чистоте, дело в том, что в мирное время армия имеет перед собой единственного врага, с которым вынуждена бороться: скуку. И Мермоз ждет, ждет со все возрастающим нетерпением того момента, когда он наконец сядет в кабину пилота.
Координатор его группы и летный инструктор человек низкорослый и тощий, с густыми, словно щетки, бровями. Неопределенного возраста, да еще и из тех, у кого спустя пару часов после бритья щеки вновь покрываются сизой тенью щетины. По званию он всего лишь ефрейтор вещь редкостная, но есть в нем нечто такое, что выдает ветерана: то ли закатанные выше локтя рукава, что нарушает принятые нормы, то ли замедленные движения, как будто он никогда и никуда не спешит и его вовсе не волнует перспектива состариться в казарме.
В первый раз Мермоз забирается в самолет вместе с ефрейтором Березовским. Машина «Кодрон G.3», оборудованная как учебный борт, с двойным управлением. Ефрейтор в очередной раз наставляет: «Звук мотора самое главное. Мотор у него звездообразный вращательный, восемьдесят лошадей. Ритм меняется, мотор кашляет, тон повышается ко всему прислушивайся, все подмечай. Если заглохнет, а ты прохлопаешь тебе конец».
Березовский садится на заднее место, берет на себя управление, курсант устраивается на переднем, и вот самолет отрывается от земли. Наконец-то! Внизу остаются казармы Истра и армия дворников с метлами, внизу темная ненависть Пеллетье, внизу унылая рутина С того момента, когда они отрываются от поверхности земли и Мермоз начинает ощущать, как волнами бьет ему в лицо ветер, он понимает, что находится именно там, где хочет быть: еще выше, еще свободнее. Ему уже успели рассказать, что экзамен трудный, что едва ли треть его сдает, а нужно ведь еще живым вернуться. Но он безоглядно верит: он станет летчиком. Инструктор советов практически не дает, да он и рта-то почти не раскрывает. У него есть лишь один совет, который он повторяет с завидной регулярностью, перекрикивая оглушительный рев двигателя:
Мотор, мотор слушай.
Да я его слышу!
Я ж тебе не слышать велю, а слушать!
Мермоз теряет терпение и, пренебрегая воинской иерархией, отвечает старшему не по уставу:
Да что я должен услышать-то?
Любой другой командир наложил бы на него взыскание за дерзость.
Но Березовский всего лишь изумленно поднимает кустистые брови. А Мермоз он слышит не более, чем адский металлический грохот.
После нескольких пробных пролетов инструктор трогает его за плечо и жестами приказывает взяться за штурвал двойного управления самолетом. По одной лишь манере браться руками за рога штурвала, задолго до того, как ученик осуществит свой первый маневр, Березовский может определить, выйдет ли из парня пилот. У тех, кто негоден, при первом прикосновении к штурвалу самолета руки трясутся. А с Мермозом, у которого в последнее время руки вечно дрожат, все происходит наоборот: стоит ему взяться за рычаги управления, как на него нисходит спокойствие. И нервозности как не бывало.
В последующие дни он легче переносит и долгие часы утрамбовывания взлетного поля, и нудную рутину по наведению чистоты. Теоретические занятия по пилотированию и еженедельные полеты перевешивают для него все вересковые метлы. И вот в один прекрасный день, когда должен состояться его учебный вылет, Мермоз подходит к машине, но Березовский делает шаг назад. Движением кустистых бровей, которыми он выражает свои мысли не хуже, чем губами, он показывает ученику: твой час настал. В первый раз он будет управлять самолетом сам. Мермоз набирает в грудь воздуха. Он не боится за свою жизнь, а лишь слегка тревожится не хотелось бы разочаровать инструктора. Ему нравится этот молчальник среди стольких надутых спесью военных он кажется бедолагой, случайно выжившим в кораблекрушении.
Кто угодно пришел бы в ужас от одной мысли, что ему предстоит забраться в этажерку с крыльями и единственным мотором, что выходит из строя через каждые три-четыре вылета, но Мермоз чувствует себя счастливцем. Он поворачивает ключ зажигания «Кодрона G.3» и разгоняет его по бетону взлетной полосы.
Взлетай, чемпион!
Слова теряются в реве мотора, но аппарат поднимается, и Мермоз ощущает могущество. Вибрация фюзеляжа передается от кончиков пальцев выше рукам, а от них ребрам и всему телу. Теперь он вибрирует вместе с самолетом, слившись с ним в одно целое. Он в эйфории: кричит, смеется, дрожит.
Пилот еще очень неопытен; его хватает только на то, чтобы взлететь, сделать разворот и приземлиться. И в тот самый момент, когда он разворачивает машину, чтобы вернуться на взлетное поле, мотор глохнет. Воцаряется странная тишина с единственным звуком на ее фоне свистом воздуха. Тишина злейший враг летчика. Но пилот не теряет спокойствия и продолжает маневр так, как тот и был запланирован. Самолет планирует, влекомый тонко гудящими потоками воздуха, и Мермоз завершает свой первый самостоятельный полет наилучшим образом.
Ступив одной ногой на землю, ищет взглядом инструктора. Березовский с бесстрастным видом стоит, прислонившись к бидонам с топливом. Смотрит на него, ни слова не проронив, только раз кивает. Мермоз воспринимает этот кивок как знак одобрения. Он прошел самое главное испытание учебного периода. Следующее будет последним официальный экзамен. Провалиться глагол, спрягать который он не умеет.
Глава 5. Аэродром Ле-Бурже (Париж), 1923 год
Вялотекущая воскресная скука в расположении 34-го авиаполка весьма способствует тому, что Тони легко убеждает юного лейтенанта Ришо выкатить из ангара «Анрио HD.14».
За штурвал сяду я, и мы с тобой с небес полюбуемся Сеной, объявил он ему.
Но ведь мы не внесли это в план полетов, который комендатура подписывает. Так что выйдет не по уставу.
По уставу в аккурат то, что в жизни пугает меня больше всего, Ришо. Бесстрастные, как у рыбы, глаза прапорщика Сент-Экзюпери пронизывают его взглядом, в котором сожаление смешано с искусом. Уставы убивают воображение.
Парень пожимает плечами.
Как скажешь.
После этих слов уныние в облике Тони оборачивается радостью.
Оба подходят к крепко сшитому биплану, обычно используемому для учебных полетов: аппарат деревянный, с парусиной на крыльях. Кабины пилотов, расположенные одна за другой, открытого типа, крышей же летчикам служит верхнее крыло. Тони забирается в заднюю кабину, раззадоренный предстоящей проделкой, и самолет резко, словно очень спешит, отрывается от земли. И тут же набирает высоту, держа направление на город.
Тони хохочет. Напарник с опаской прислушивается к звукам, что доносятся до него через металлическую переговорную трубку, соединяющую кабины в учебных самолетах. Анекдотов вроде никто не рассказывал Бьющий в лицо ветер вынуждает в переговорную трубку кричать.
Чего смеешься?
Мы летим
Тони закладывает вираж над пригородами. Париж с такой высоты как будто спит.
Сент-Экзюпери, ты, надеюсь, не над центром полетишь?
Боишься, что в Эйфелеву башню врежусь?
Боюсь другого что полковник Буэнви будет гулять с семейством в выходной по Марсову полю и вдруг увидит у себя над головой «Анрио», который должен стоять в ангаре.