Нестор Васильевич даже бровью не повел. С процессуальной точки зрения они ничего доказывать не должны. Это сотрудники угрозыска должны доказывать их с Ганцзалином виновность. Не говоря уже о том, что при ближайшем рассмотрении даже и состава преступления не видно. Можно, конечно, инспирировать самоубийство, но вот доказать, что это сделали именно они, будет весьма и весьма непросто.
Инспирировать самоубийство Зинкин укоризненно покачал головой. Это, знаете ли, фразеология эксплуататоров. Тем более, что никакого самоубийства и не было, а было чистое убийство.
А вы-то откуда знаете? спросил Загорский. Вы даже на месте преступления не были.
Зинкин отвечал в том смысле, что ему и не надо везде бывать. На то есть оперуполномоченные, которым он вполне доверяет. Ескин сказал ему, что при осмотре места преступления они не обнаружили стула, на котором должен был стоять покойник перед тем, как повеситься.
Хороший у вас уполномоченный, приметливый, заметил Загорский.
Михаил Максимович согласился хороший. Вот только от его приметливости прямой будет урон гражданину Загорскому. Или он, может быть, предпочитает обращение «господин»?
Я предпочитаю по имени-отчеству, отвечал Загорский. Зовите меня Нестор Васильевич. А, впрочем, это не важно, зовите хоть горшком, только в кутузку не сажайте. Тем более, что и не за что.
Зинкин хмыкнул, поднялся со стула и зашагал по кабинету. С минуту, наверное, ходил он так туда и сюда в полном молчании. Задержанный наблюдал за ним не без любопытства. Глава угрозыска наконец остановился и, упершись руками в стол, навис над Нестором Васильевичем.
Слушайте, сказал он очень серьезно, у меня большой опыт в этих делах и интуиция тоже работает на ять. Нет у меня чувства, что это вы со своим китайцем убили Беликова
Да, потому что это были не мы, заметил Загорский.
Собеседник поморщился: обождите. Интуиция, в конце концов, никого не касается, ее к делу не пришьешь. Но против Загорского и его помощника есть одна очень серьезная улика.
Тут Зинкин открыл ящик стола и вытащил оттуда желтый конверт. Это было письмо от Беликова, которое нашли у Загорского при обыске.
Кстати, почему он зовет себя штабс-ротмистром? поинтересовался Зинкин.
Нестор Васильевич отвечал, что познакомились они почти сорок лет назад в Персии и тогда товарищ его действительно был штабс-ротмистром.
И тут же пишет, что он полковник, заметил Зинкин. Дослужился, выходит?
Может, и дослужился, сложно сказать. Они с Беликовым так давно не виделись, что сведений о его карьере у Загорского почти нет. (Нестор Васильевич, конечно, не стал распространяться о том, что Беликов во время гражданской служил у Колчака, где, видимо, и заработал полковничьи погоны).
А почему, прищурился Михаил Максимович, почему он зовет вас первой лисой во всех тайных и шифрованных делах?
Загорский улыбнулся это же так очевидно. Но Зинкину это было вовсе не очевидно, он попросил все-таки объяснить.
Как вам угодно, Нестор Васильевич не возражал. Дело, видите ли, в том, что мы с вами коллеги.
Зинкин изумился: в каком, простите, смысле? Да, в самом прямом, отвечал задержанный, в самом что ни на есть буквальном. Он, Загорский, как и Зинкин, служил сыщиком, или, говоря на иностранный манер, детективом. Понятно, что служил он не в советской милиции и даже не в ВЧК, но в те времена ведь и не было ни ВЧК, ни милиции, так что служить там он не мог при всем желании. Так что он сам блюститель закона, и было бы странно ему этот закон преступать, да еще и по отношению к другу.
В конце концов, вы же читали письмо, сказал Загорский. Из него явственно следует, что мы с покойным были добрыми приятелями и делить нам было совершенно нечего.
Зинкин на это только поморщился: как знать, как знать. Добрые приятели обычно и оказываются самыми непримиримыми врагами. Вот взять, например, советских пролетариев уж на что сознательный класс, а как выпьют, готовы друг другу горло перерезать.
Уверяю вас, в дворянском сословии дела обстоят иначе, отвечал Загорский. С тех пор, как запретили дуэли, поножовщина там совершенно не практикуется.
Зинкин насторожился: а гражданин Загорский, значит, дворянин? И Беликов, очевидно, тоже был дворянин? Тогда с какой целью он приехал к Беликову? Не белогвардейское ли подполье организовывать?
Цель, хладнокровно отвечал на это Нестор Васильевич, была у него самая благая проведать друга. Из письма видно, что тот был тяжело болен, и Загорский, понятное дело, боялся не застать его в живых.
Из письма, однако, также видно, что речь идет о каком-то наследстве, которое оставило некое неизвестное лицо, возразил ему Зинкин. Пусть так, согласился задержанный, но ведь чтобы получить это наследство, ему совершенно не надо было убивать Беликова. Тот сам хотел, чтобы Загорский расшифровал дневник.
А может быть, хитро прищурился Михаил Максимович, может быть такое, что вы решили все наследство забрать себе, а Беликова просто убрать, чтобы не мешался под ногами?
Теоретически может, согласился Загорский. Но в этом случае дневник уже должен был быть у него или в доме Беликова. Но ни у Загорского, ни в доме его нет. Значит, было некое третье лицо (или лица), которое и забрало так интересующие всех записи.
Да вы просто спрятали их, не согласился Зинкин. Полтора часа время более чем достаточное.
Загорский изумился: они с Ганцзалином были в доме штабс-ротмистра не более десяти минут. Однако глава угрозыска возразил: свидетельница показала, что они там были полтора часа.
Стали разбираться: откуда взялась свидетельница и что она на самом деле говорила. Выяснилось, что после того как Загорского с Ганцзалином задержали, свидетельница как сквозь землю провалилась. Опрос местных жителей ничего не дал, никто ее раньше не видел, да и как узнать женщину под паранджой? Тем более, что под паранджой вполне мог прятаться и мужчина.
Итак, кто такая эта свидетельница, что она делала во дворе беликовского дома, зачем врет и куда исчезла? все эти вопросы Загорский, не обинуясь, задал Зинкину.
Тот хмуро отвечал, что как бы там ни было, покуда не доказано обратное, они будут верить показаниям свидетельницы, пусть даже и сбежавшей. А пока суд да дело, придется им посидеть в каталажке. Зинкин уже было хотел вызвать конвой, но Загорский его остановил.
Постойте, внезапно сказал он, подождите. У меня есть другой свидетель. Когда мы входили в дом штабс-ротмистра, мы видели идиота. Похоже, у него монголизм[6]. Есть у вас такой среди местных?
Да, это Мишенька Зинкин испытующе глядел на Загорского. И при чем здесь он?
Мне кажется, ваш Мишенька что-то знает о преступлении. Он был чрезвычайно взволнован и что-то бормотал. Нельзя ли его допросить?
Зинкин поскреб подбородок. Допросить Мишеньку, конечно, можно, вот только толку от этого будет мало. Он ведь недееспособен, в суде его свидетельства не примут. Загорский на это отвечал, что им не для суда все это нужно, а для истины. Вдруг Мишенька видел настоящего убийцу?
Зинкин сидел, хмуро постукивая карандашом по столу. Наконец решился. Ладно, сказал, сейчас посидите в камере со своим китайцем, а мы посмотрим, что да как. Потом он хитро прищурился на Загорского и спросил:
А что это все-таки за наследство такое, о котором писал покойник?
Загорский секунду спокойно смотрел на Михаила Максимовича, потом медленно выговорил:
Точно сказать не могу. Но подозреваю, что речь шла о наследстве великого князя Николая Константиновича.
Романова? ахнул Зинкин.
Нестор Васильевич кивнул. Почему-то штабс-ротмистр решил, что именно в дневнике князь указал место, где он спрятал драгоценности.