Затем дверь открывается. Он выглядывает в коридор, смотрит прямо на мою дверь. Он меня избегает? Это уже почти жестоко. Но я не выдаю себя, наблюдаю. Не хочу выглядывать, пока он не отойдет подальше, пока не закроет дверь и тогда уже не сможет вернуться в квартиру, если вдруг появлюсь я. Он выходит, закрывает дверь. И я делаю то же самое.
Ой, здрасьте, говорю я. Я Б. Мы встречались. Когда вы были в костюме. Даже поболтали.
Он не отвечает.
Я еще встречаюсь с афроамериканкой. Возможно, вы меня помните.
Он медленно плетется к лестнице в своих похожих на лодки бежевых ортопедических кроссовках.
Короче говоря, я тут подумал, раз мы соседи, можно обменяться ключами. На всякий случай.
Тут я пугаюсь, что для такого предложения еще слишком рано. Пытаюсь сдать назад.
Или просто чай. Не в смысле «обменяться чаем», а в смысле «вместе выпить чаю».
Ничего.
Затем происходит нечто невероятное. Он падает с лестницы. Падение жесткое, словно его толкнули, и я беспокоюсь, что кто-то подумает, будто его действительно толкнули, и затем подумает, что это был я. Чего я не делал и никогда бы не сделал. Никогда. Я даю деру обратно в квартиру и захлопываю дверь, жду другого жильца, встревоженного звуком падения и стонами, который придет оказать старику первую помощь. Я появлюсь вторым. Это будет мое алиби. Затем понимаю, что все остальные жильцы в этом здании или глухие, или слепые, или все сразу. По удачному стечению обстоятельств в этот самый момент в здание заходит грустный мужчина без машины (глухой).
Я отвезу его в больницу! кричу я от самой двери. У меня есть машина!
Он, конечно же, меня не слышит и продолжает тащить Инго в сторону, видимо, автобусной остановки. Я сбегаю вниз по лестнице и грубо тормошу соседа за руку, чтобы привлечь его внимание. Он смотрит на меня.
Я отвезу его в больницу. У меня есть машина, произношу я одними губами (с помощью своей усовершенствованной техники дыхания через нос). Он кивает. Я беспокоюсь, что этот безмашинный печальный человек в будущем попросит куда-нибудь его подвезти, поскольку теперь в курсе насчет моего машинного статуса, но это мой момент и я должен его поймать, как учит нас Сол Беллоу (еврейский и великолепный!) в книге «Слови момент».
По дороге в больницу я снова пробую поговорить.
Я Б., говорю я. Возможно, вы помните, как мы разговаривали.
Я объясняю, что Б. это инициал моего имени, который я использую как на работе, так и в личной жизни, чтобы мой гендер не мешал воспринимать мои киноисследования многочисленным читателям, равно как и людям в моей личной жизни.
Он молчит.
Я вас не толкал. Я чуть ли не перехожу на визг. На случай, если у него есть сомнения на это счет.
Я хочу, чтобы он знал.
Я встречаюсь с афроамериканкой, визжу я во весь голос. Это он тоже должен знать.
Он бросает на меня взгляд, затем смотрит перед собой и говорит:
И пошел он оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их и проклял их именем ГОСПОДНИМ. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка. 2 Цар. 2: 2324.
Господи. Это Библия? говорю я. Господи. Что за черт?
Пытаюсь понять, не насмехается ли он над моей лысой головой. Или угрожает натравить медведиц.
За стойкой я смотрю, как он заполняет анкету. Ему сто девятнадцать лет! Он же говорил сто шестнадцать, не? Неважно, в обоих возрастах падение с лестницы обычное дело, и нет тут ничьей вины, моей-то уж точно. Я его не толкал. Воистину чудо, что он в своем возрасте еще может ходить. Это невероятно, и он должен быть благодарен, что я его спас, а не искать виноватых.
Пока он отвлекся в поисках своей карточки медицинского страхования, я вписал себя как контакт на экстренный случай. Дежурный спросил, не сын ли я ему. Мне это польстило. Я реабилитирован. Вы подождите, когда я расскажу об этом своей девушке.
Нет, говорю я. Просто друг.
Не то чтобы межрасовая дружба мало значила.
По дороге домой в машине Инго стал подозрительно разговорчив. Возможно, из-за болеутоляющих. Возможно, из-за того, что я спас ему жизнь, но в любом случае я счастлив наконец стать его другом. Я, будущий Франц Боас среди любителей, всегда считал культурную антропологию своей страстью, и здесь целый кладезь истории сам идет мне в руки. Я включаю (с разрешения Инго) свой катушечный магнитофон «Награ II» 1953 года производства, сам по себе исторический объект.
4 ноября 2019 года. Я в Сент-Огастине, штат Флорида, вместе с Инго Катбертом, афроамериканским джентльменом. Когда вы родились, мистер Катберт?
Я родился в 1900 году.
Значит, вам 119 лет, говорю я.
Да, сэр.
Мне казалось, вы говорили 1908-й?
Тысяча девятисотый.
Хорошо. Какие ваши самые ранние воспоминания?
Из прошлого или из будущего? спрашивает он.
В каком смысле «из будущего»?
Ну, память работает в обе стороны.
В обе стороны?
Да. Перепоминать будущее это примерно то же самое, что перепоминать прошлое; чем сильнее ты удаляешься от него, тем оно туманнее. В любом направлении.
Вот тут я на перепутье. Готов ли я потакать его безумию или лучше направить его в сторону более разумной дискуссии? Надо сказать, что как исследователь фабулизма я, по крайней мере сейчас, заинтригован воспоминаниями Инго о будущем. И, конечно, мимо меня не прошло, что его манера речи снова изменилась. Помимо прочего, я изучал еще и манеры речи с Роджером К. Муром в Шеффилдском университете, пока писал монографию «Манеры речи, от ворчания до бурчания, от запинок до заминок, от нуканья до сюсюканья, от монотонности до возбужденности».
А, и еще «от шамканья до чавканья».
Вы не могли бы привести пример того, что вы помните, но оно еще не произошло?
В будущем все только и говорят о брейнио. Это для примера, если тебе так уж хочется знать.
Брейнио?
Ага.
А можно поподробнее?
Попо-что?
Что такое брейнио?
Брейнио повсюду, куда ни глянь. Брейнио. Брейнио.
Да, но что это?
Брейнио. Это как радио или телевизор, только у человека в мозгу.
А, типа передачи транслируются прямо в голову?
Все только и говорят о брейнио.
В будущем.
Ага.
У вас в будущем тоже будет брейнио в голове? спрашиваю я.
Нет. Когда брейнио изобретут, я уже умру.
А.
Мне ж сто двадцать девять лет. Ты совсем уже ку-ку, на хрен?
Да. Точно. Значит, вы помните то, что произойдет после вашей смерти?
Не очень много и не очень хорошо. Это называется брейнио. Все ток и говорят, что о брейнио.
Понятно. Что еще вы помните из будущего? спрашиваю я.
Машины будущего.
Как они выглядят?
Серебряные. Все ток и говорят об энтих самых серебряных машинах. Серебряные машины то, серебряные машины се.
И что о них говорят?
Я се купил машину будущего, такие дела. Слушь, она серебряная. Остальное малец расплывчато. Потому что это будущее.
У этих машин будущего есть какие-то необычные характеристики?
Они летают. Еще могут плавать, если захочешь.
Внезапно мне начинает казаться, что эта серия вопросов ни к чему не приведет, поэтому я сдаю назад.
А почему бы нам теперь не поговорить немного о прошлом?
А почему бы, собсно, и да.
Хорошо, отлично. Вы до сих пор работаете, Инго?
На пенсии.
И где вы работали?
Был уборщиком в школе для слепых, глухих и немых здесь, в Сент-Огастине.
Когда вы начали там работать?
Шесть утра. Кажный день. И в дождь, и в зной.
Нет, я имел в виду год.
Ох. Господи. Кажись, тысяча девятьсот двадцатый. Или навроде того.
И вы работали там всю жизнь?
До 1995-го.
Это семьдесят пять лет.
Я не считал.
Я посчитал, говорю я.
Как скажешь.
Серьезно.
Поверю тебе на слово.
Точно семьдесят пять.
Ладно.
Хотите, посчитаю на калькуляторе?
Я забыл глазели на лестнице, когда упал.
Вам нравилась работа?
А то. Добрые люди. Хорошо ко мне относились.
Хорошо. Это хорошо.
Мне по душе быть со слепыми и глухими.