На такое место я и была приглашена, но с перспективой продлить контракт в сентябре, если Совет сочтет, что я полностью соответствую требованиям школы. Этот «вердикт», переданный мне через секретаря директора, выглядел одновременно и снисходительным, и смутно подозрительным казалось, некий прибывший в колонию белый миссионер обращается к представителю местного племени, ранее с ним в контакт не вступавшего. Да и Доминику моя затея с «Королем Генрихом» страшно не понравилась. А я прекрасно понимала, что именно он спас нас с Эмили. Однако Доминик ненавидел эту школу с пылом, достойным недавно обращенного фаната-евангелиста, и все время твердил мне:
Ты заслуживаешь большего! И уж во всяком случае не того, чтобы тебя постоянно обливали презрением эти снобы в оксбриджских галстуках и докторских мантиях, которые так гордятся своими связями, сохранившимися еще со времен школьного Дома[29]. Ты только представь, как ты будешь с ними работать!
Я только головой покачала:
Зато там деньги хорошие платят.
Но ведь ты в деньгах больше не нуждаешься. И это была чистая правда; я вообще почти перестала волноваться насчет денег с тех пор, как мы в прошлом году переехали к Доминику. К тому же, подумай, как ты будешь себя чувствовать, вернувшись в то место, где бесследно пропал твой брат?
Но это же только временно, сказала я. И вообще не волнуйся: со своими чувствами я вполне могу справиться.
Надо было тебе все-таки добиться того места в «Саннибэнк». Год назад в школе «Саннибэнк Парк» действительно была вакансия на английской кафедре, и я по просьбе Доминика подала заявку, но это место досталось кому-то другому. И он до сих пор был этим возмущен. Мало того, он еще и меня обвинял в нерасторопности.
Ничего, что-нибудь другое найдется, говорила я.
Но вряд ли другое место будет таким же хорошим, возражал он.
В общем, Доминик рассерженно отвернулся и стал заваривать чай. Он всегда начинал возиться с чаем, если бывал чем-то огорчен или разгневан. По-моему, он уже нарисовал себе заманчивую картину нашей будущей совместной работы в «Саннибэнк», как это было, когда я впервые попала в эту школу в качестве внештатного преподавателя и мы с ним виделись каждый день. Но меня-то всегда манили более высокие вершины. И вот теперь негодование Доминика стало прямо-таки физически ощутимым. Даже его смуглое приветливое лицо казалось твердым, как кусок дубовой древесины. И на меня он совсем не смотрел, полностью сосредоточившись на приготовлении чая.
Ты же знаешь, Дом, я пыталась туда устроиться. Но мне отказали.
Доминик пожал плечами:
Это ты сейчас так говоришь.
Неужели ты считаешь, что я мало старалась? Что я умышленно не прошла собеседование?
Я тоже начинала злиться и невольно повысила голос. Хотя прекрасно знала, что рядом Эмили затаилась в уголке над своей книжкой-раскраской и внимательно слушает. Эмили всегда сразу чувствовала любое возникшее между нами напряжение. Доминик стал споласкивать под краном чайные чашки, но слишком сильно открыл воду, и водопроводная труба тут же запротестовала: застонала, задребезжала. Я эти звуки всегда ненавидела. Они почему-то неизменно вызывали у меня воспоминания о Конраде и о каком-то темном пространстве со спертым воздухом.
Вот там он и живет. В сливном отверстии. Туда он и детей забирает.
Я заставила себя говорить спокойней и, положив руку Доминику на плечо, примирительным тоном сказала:
Это же только временно. Честное слово, я спокойно со всем справлюсь, если ты по-прежнему будешь на моей стороне.
Выражение лица у него сразу стало менее напряженным. Он посмотрел на меня и улыбнулся.
Ну, конечно, я всегда на твоей стороне, Бекс. Извини, я, кажется, несколько перегнул палку. Просто мне хочется, чтобы у вас, у тебя и Милли, все было хорошо. И ты это отлично понимаешь, да?
Да. Я все это прекрасно понимаю, Дом.
В общем, кризиса мы избежали. Доминик всегда очень остро переживал любую несправедливость по отношению ко мне и всегда стремился меня защитить. В этом он был похож на хорошего пса: такой же надежный, полностью мне доверяющий и зависимый. А еще он был очень добрый и смешной. И был, безусловно, умен. И внешностью обладал весьма привлекательной. И в постели был на высоте И я уже далеко не впервые задала себе вопрос: так почему же я не смогла по-настоящему его полюбить? В нем не было ровным счетом ничего, что стоило бы не любить; однако в душе моей, в том самом месте, где должна была бы цвести моя к нему любовь, была лишь некая свистящая пустота, вроде разбитого окна. А может, это «разбитое окно» действительно образовалось там, где должна была бы существовать моя любовь ко всем близким людям к моим родителям, к Доминику, к Эмили?..
Вот тут-то Эмили и сообщила нам из своего угла:
А я в школе картинку нарисовала. Хотите посмотреть?
Конечно, хотим, тут же откликнулся Доминик и поманил ее к себе. Я хорошо помню, как ее розовая мордашка появилась из темной части гостиной, и в одной руке она держала листок из альбома для рисования, на котором в самом низу крупными неровными буквами было ею написано то самое имя. Я уже раскрыла ей навстречу объятия, надеясь ласково ее обнять, однако она прямиком направилась к Доминику. Собственно, так теперь было всегда. Возможно, и Эмили подсознательно чувствовала у меня в душе то разбитое окно.
Между прочим, твоя мама сегодня работу получила, сообщила я ей. Она никак на это не отреагировала.
Наша девочка когда-нибудь станет настоящей художницей, сказал Доминик, рассматривая ее рисунок. Давай, дорогая, покажем это маме, пусть она посмотрит. И он протянул рисунок мне. Издали я, кроме того имени, сумела разглядеть на листке только некое неясное цветовое пятно, но уже сама форма этого пятна пробудила в моей душе некий холодный ужас. И теперь, держа рисунок перед глазами, я, естественно, сразу узнала и это бесформенное тело, и эту крошечную голову. И снова прочла то, что было написано внизу желтым карандашом
Кто это такой? спросила я совершенно ледяными, онемевшими губами.
Ой, мамочка, ну что ты? Посмотри: там же написано! И Эмили как бы подчеркнула пальчиком каждое слово. Мистер Смолфейс.
Горло у меня мучительно сжалось. Голос превратился в еле слышный шепот.
Объясни мне, дорогая, кто он такой?
Ну, он живет глубоко в водопроводных трубах. По ним он и наверх выходит, а вылезает из сливного отверстия в раковине. Иногда он из этого отверстия выглядывает и издает вот такие звуки Эмили очень похоже изобразила то рычанье и хлюпанье, которое порой доносится из старых труб, и я почувствовала, как по спине и рукам у меня побежали мурашки. Казалось, мне опять четыре года, я обеими руками держу закрытую дверь в ванную, и оттуда доносится зловещее завывание водопроводных труб, которое становится все громче, разворачиваясь в воздухе подобно огромному черному знамени.
Он идет, слышу я из-под двери чей-то шепот.
Нет!
Он знает. Он всегда все может узнать. И теперь он идет, чтобы забрать тебя, Бекс.
Нет! Но мой голос слабеет, сникает, умирает и, свернувшись спиралью, точно вода, исчезает в сливном отверстии раковины. Остается лишь тот страшный шепот, словно повисший в воздухе, и ощущение сдавленного горла и удушья, сопровождаемого жалкими попытками всосать в себя хоть капельку кислорода. Все остальные мои чувства исчезают под тяжким покровом ужаса. А там, где-то у меня за спиной, раздаются те страшные горловые звуки, то хлюпанье и завыванье, переходящее в пронзительный визг
Закрой глаза, снова слышу я знакомый шепот. Закрой глаза и постарайся свернуться в клубок, стать как можно меньше. Может, тогда он тебя и не заметит.