Он перестал улыбаться.
Знать не желают, говоришь? Да я вам, уродкам, одолжение сделал, когда подошел.
Марион окаменела. Нет, не окаменела собралась, вытянулась, как пламя, накрытое от ветра стеклянным колпаком. А потом заговорила низким, утробным голосом. Переливчатым полушепотом, от которого у меня заледенело сердце.
Мысли его, покажитесь. Она заговорила громче и увереннее: Пусть черные мысли вылетят наружу. Пусть атакуют его не изнутри, а извне.
Парни переглянулись.
Ну все, я сваливаю, бросил Хорек и хлопнул ладонями о колени. Ненормальные какие-то.
Он начал вставать, и тут что-то село ему на щеку. Какое-то переливающееся стрекочущее насекомое, вроде цикады с алыми кружевными крылышками и черным панцирем. Он смахнул его со щеки.
Вторая цикада села ему на висок. Эту он прихлопнул и размазал по лбу; над бровью остался грязный мокрый след.
Что за черт, пробормотал он, разглядывая ладонь.
Прилетела третья тварь спикировала из темноты и уселась ему на скулу.
А потом четвертая.
Под тошнотворный стрекот крыльев они царапали тонкими лапками его лоб, щеки и шею, открытый участок кожи на груди. Он отмахивался; кожа покраснела, выступил пот.
Да что это что вы за Цикада села ему на губы. Он смахнул ее рукой, застонал, а потом закричал к нему летел целый рой. Нет, выпалил он. Нет, нет, нет, нет
Потом он замолчал, сжал губы, спасаясь от нападения. Упал и закричал с закрытым ртом, зарылся лицом в песок. Я не знала, кусали ли его насекомые, жалили ли или просто ползали по коже, но их становилось все больше и больше.
Я в ужасе отпрянула. Фи засыпала его песком, видимо, пытаясь отогнать насекомых. А Марион просто смотрела. Ее рот был открыт, а лицо напоминало пустую комнату, из которой кто-то только что вышел, хлопнув дверью.
Помогите! кричал краснолицый. На помощь!
Мужчина с рюкзаком у воды замедлил шаг и взглянул в нашу сторону. Два велосипедиста на дорожке слезли с велосипедов и смотрели на нас.
Уходим, Фи взяла наши вещи. Ее голос был спокойным, но твердым. Пошли, сейчас же, Марион, mueve tu culo[4]!
Марион очнулась от ступора. В глазах читалось потрясение; она смотрела на происходящее, как будто это было не ее рук дело. А потом бросилась бежать.
Стой! закричал краснолицый. Он стоял на коленях рядом с приятелем, корчившимся на песке но все же не слишком рядом. Вернитесь!
Мы побежали прочь. Я несла бумбокс Марион. Слезы застилали мне глаза, колени подкашивались от страха, и когда мы выбежали на Морс-роуд, я почти валилась с ног.
Хватит, выпалила я, остановитесь.
Мы схватились друг за друга, обнялись, и, кажется, даже засмеялись. Потом Марион резко отпрянула, и ее стошнило на траву картошкой фри и полынной настойкой. После мы помогли ей встать и гладили ее по спине, пока она плакала.
* * *
Что ты сделала?
Не знаю, повторяла Марион. Не знаю.
Как ты это сделала?
Ее ботинки запачкались в блевотине. Она вытерла их о бордюр.
Хватит меня спрашивать, правда. Я не знаю.
По голосу мы поняли, что она не врет. И на время замолчали пока сил хватило терпеть. А потом выпалили:
А нас можешь научить?
Мы сидели на краю парковки у кафе «Доминик». Под ногами валялись пустые пакетики из-под чипсов. Фи сбегала и купила воды для Марион, а еще кукурузных чипсов, снэков и печенья. Они показались мне страшно вкусными, восхитительными, напичканными искусственным усилителем вкуса сверх всякой меры, так, что язык защипало. Мы изумленно смеялись, набив рот солеными крошками, и вспоминали, как Хорек упал на колени, а потом зарылся лицом в песок.
Да, вдруг сказала Марион, и голос ее прозвучал робко, как у стыдливой невесты. Если хотите, научу. Можем делать это вместе.
Если хотите, сказала она. Да кто ж не хочет научиться внушать страх, иметь силу, ставить ублюдков на колени? Мы хотели этого больше всего на свете.
Глава десятая
Пригород
Сейчас
Я подъехала к дому и увидела брата он сидел на солнце и сворачивал косяк. Завидев меня, прищурился.
Твоя губа уже лучше. Но разве тебе можно выходить из дома?
Я бросила велосипед у гаража.
Подумаешь. Тебе вот все сходит с рук, даже кое-что похуже побега из дома.
Хэнк пожал плечами, словно говоря: ну да, сходит.
Папа рассказал, что у вас случилось с этим мешком дерьма, твоим парнем. Хочешь, я ему наваляю?
Бывшим парнем. Нет, не хочу.
В следующий раз просто позвони мне, тупица. Я за тобой приеду.
Так и сделаю, но ты уж, пожалуйста, возьми трубку. Я присела рядом. Ну что, Хэнк
Что, Айви?
Знаю, ты не любишь эти разговоры. Никогда не любил. Но надо поговорить о маме.
Он старательно набивал косяк и не смотрел на меня.
А может, не надо?
Я серьезно, не унималась я. С ней что-то происходит. Ты в последнее время с ней не говорил?
Говорил? С мамой? Смешная ты.
У них с мамой были своеобразные отношения, и я старалась в них не лезть. Обычно старалась.
Слушай. Вчера я видела, как она закапывала что-то во дворе. Я пошла и раскопала.
Он не сразу ответил.
И что?
Там была банка с кровью. И осколками зеркала. Кровь, Хэнк! Что это может быть?
А вчера было полнолуние?
Сердце забилось сильнее.
Не знаю. Кажется, нет. А что?
Белая женщина из пригорода, увлекающаяся эзотерикой что еще она может делать в полнолуние? Небось вычитала в книжке заговор на изобилие.
В его словах была логика, и меня это разозлило. Я достала телефон и показала ему фото мертвого кролика.
Хорошо, но на днях я нашла вот это перед нашим домом. И я только что ездила в лавку. Она почему-то была закрыла, но я уверена, что там тоже был кролик. Такой же, на полу.
Он взглянул на экран и отдернулся.
Бр-р. Зачем это фотографировать? Насчет кролика не знаю, но видел, как папа поливал дорожку из шланга. Думаю, это дети кукурузы сделали. Тот странный мальчик из голубого дома.
Питер.
Ага, Питер. Но если боишься, поговори с тетей Фи.
Я ей написала. Она обещала перезвонить.
Вот и хорошо. Он смотрел на меня затуманившимся взглядом. Потом покачал головой. Если бы что-то стряслось, она бы сказала. Мама ни за что не признается, но тетя Фи та сказала бы.
Наверно, ответила я и засомневалась. Рассказать о сейфе в шкафу или нет?
Пока рано, решила я. Он сам захочет туда заглянуть. Или скажет, что я делаю из мухи слона. В любом случае я только разозлюсь.
Хэнк взял свернутую самокрутку.
Хочешь?
Нет, спасибо.
Ну и ладно. Он положил косяк в жестянку из-под мятных драже и смахнул крошки травы с коленей, словно собирался встать. Но я еще не закончила, поэтому открыла рот и выпалила первое, что пришло в голову. Что давно крутилось в голове, как вода в раковине вокруг слива.
Помнишь Хэтти Картер? спросила я.
О боже, он рассмеялся. Кто не помнит Хэтти Картер.
Да, но ты знал, что она надо мной издевалась?
Над тобой кто-то издевался? Серьезно?
В школе все над кем-то издеваются. Или над тобой, или ты сам. Я старалась быть невозмутимой, но Хэтти Картер причинила мне немало зла. Заливала мне в шкафчик вишневую колу. Рассказывала всем, что я шлюха. По воскресеньям накануне новой учебной недели у меня от страха болел живот. А главное, я не понимала, зачем она это делала. Из общих предметов у нас был только спорт, и Хэтти терроризировала меня неделями, пока учительница не застала ее в тот момент, когда она посылала мое фото из раздевалки в нижнем белье своим друзьям. Это уже тянуло на подсудное дело, так что администрация в кои-то веки решила вмешаться.
И вмешалась: однажды нас забрали с урока и вызвали в кабинет директрисы вместе с родителями. Директриса произнесла речь, в которой не было никакой конкретики. Кажется, она обвиняла и меня про школьные группировки, ответственное пользование телефоном и о том, какие мы все разные и как важно относиться к этим различиям с пониманием. Мама смотрела на нее так, будто хотела убить взглядом. Хэтти написала письмо с извинениями зеленой гелевой ручкой и украсила его стикерами-щеночками с блестками. Директрисе это показалось милым, но я-то знала, что это проявление пассивной агрессии со стороны чудовищной хабалки, которая полгода бросалась на меня в коридорах и совершенно не раскаивалась.