Как же стрельнуть охота! сказала Амида, с завистью провожая взглядом «никотиновую банду».
Не могу поверить, что ты курила, сказал я.
Недолго. После смерти на никотин подсела. Потом зануда Дват заставил бросить, ты же его знаешь.
Да и молодец!
Будто бы на уровне условного рефлекса, совсем ненадолго, Амида порадовала меня своей белоснежной улыбкой, которую, к счастью, не успел испортить табак.
Да, заговорил я, стараясь отвлечь подругу от сигаретных мыслей, Литус конечно отжег. Где он, кстати?
Да кто его знает. Обкуривается с друганами.
А я надеюсь, что зажимается с фанатками. Ты не сильно пили его. Блин, что я несу нашел, кого учить.
Да ладно, Айро, я не святая!
Её взгляд застыл на соседнем небоскребе, а затем устремился ввысь, вслед за его бесчисленными этажами. Исправительная школа располагалась почти на самой границе нижних и средних уровней Эхо, в достаточно странном месте, где между двумя громадными зданиями почти не летали аэромобили, а несколько тусклых рекламных голограмм не спасали от ощущения заброшенности. Не помогали уйти от этого чувства и постепенно зажигавшиеся огоньки окон, стекла которых были покрыты слоем застарелой пыли и грязи.
Я не святая, повторила Амида, и я отдаю себе отчет в этом. Продержусь, сколько смогу. Опекунство это очень тяжело, Айро.
Я понимаю. Но, хоть убей, не могу понять, как от них отказались собственные родители в таком возрасте. И как это вообще возможно по законодательству?
Возможно, если детишки зарабатывают на дурь и пивас грабежами в низине.
Ну, нельзя скупиться на карманные расходы.
Слава богу, что пистолеты оказались ненастоящими, а судья снисходительным. А могло быть сто пятьдесят лет каторги. И плевать, что это в десять раз больше, чем им сейчас.
Обоим?
Беа четырнадцать. Я округлила. Я помню, сколько им лет, Айро!
Я не помню, Амида. Для себя уточнил. Пойдем лучше, тряхнешь жирком, Беа, наверное, уже начинает!
Сука, еще раз скажешь про жирок, я оторву тебе голову, зажарю ее во фритюре и сожру!
А что, так я еще не пробовал!
Ты даже это, не шути об этом, понял! Если просрешь реабилитацию и сорвешься, я тебя свяжу, запру в подвале с мягкими стенами и буду кормить через трубочку.
Я смотрел в голубые глаза Амиды, не в силах побороть идиотскую улыбку, расплывавшуюся на лице. Мы с Амидой вдруг принялись хохотать ни с того ни с сего, как подростки-недоумки надрывали животы почти без причины, и легким не хватало прохладного ночного воздуха, чтобы надышаться вдоволь, прямо как в старые недобрые времена.
Гитары преподавателей звучали отлично, ударные тоже держали уровень. Музыкальные аксакалы знали свое дело. Группа играла спирит ужасно популярный в то время музыкальный стиль, просочившийся с самого дна Эхо. В основном спирит исполняли мужики, но голос Беатриче для меня лично вывел этот стиль на новый уровень. Клавишные, которыми заведовал Ханс, перекликались с ревом гитар, но не в пафосной безвкусице рок-опер, а в совершенно неведомой форме. Психоделические нотки, выдернутые будто бы из самых жутких триллеров, кружили над танцполом, глубокий бас заставлял вибрировать каждую клеточку тела, а таинственно-мрачный, но игривый голос девочки-подростка лишал рассудка, совершенно обезоруживал, делая нехотя заруливших на конкурс родителей и опекунов послушными рабами закоренелой, неизлечимой депрессии. Беа пела, что некто всегда останется для нее единственным, но она слишком испорчена, чтобы не искать удовольствия на стороне; что она лишь смотрит, как дни проносятся мимо, терпеливо позволяя судьбе провести ее до самого конца. Где каждый в наивысшей степени одинок, но при этом и абсолютно свободен.
Концовка песни принудила меня полностью потерять ощущение себя. Трое мужиков, лысоватых и скучных на вид, с которыми можно было бы травить пошлые анекдоты или обсуждать в пабе футбольный матч, выжимали из своих инструментов невероятный саунд. Врубая педаль за педалью, они заставляли гитары стонать в параллельных измерениях, а ди-джей Ханс шлифовал мрачное психоделическое великолепие, насыщая его, заставляя пульсировать, делая его живым. А не сорвался ли я?» пронеслась в голове мысль, настолько непривычно было испытывать в мире живых подобную бурю эмоций, забыв обо всем на свете. Как подстреленный зверь, я еще мог кое-как шевелиться и боролся за жизнь, «я просто постою вот тут, у закусок, просто выпью чего-нибудь», и, может, получилось бы, не будь у микрофона Беатриче. Кокетливо и меланхолично, дерзко и спокойно, она производила на свет неземные ноты, и слезы невольно телки по щекам взрослых, прячась в щетине отцов, и, вобрав в себя тушь, черными струйками уничтожали макияж матерей. Песня, наконец, закончилась, оставив родителей хлюпать носами и аплодировать, зажав между пальцами бумажные платки.
Вот это да, сказала Амида.
А я думал, будет белый танец, старался пошутить я, вытирая глаза салфеткой.
Куда уж тут белый! Ты себя видел? Красный, как помидор!
Не успела Беа спуститься со сцены, как из туалета послышался истошный крик. Несколько человек среагировали мгновенно и ринулись на звук, мы с Амидой были в их числе. «Только бы не Литус, только бы не Литус!» взволнованно повторяла она.
Второй раз за день я видел человека, сидевшего на полу в луже крови, подпирая спиной стену. Девочка-школьница обнаружила в туалете кудряшку-ведущую со вскрытыми канцелярским ножом венами на запястьях. Я не успел даже испугаться, а Амида уже прислонила к стене вытянутые вверх руки девушки.
Айро, нарви бумажных полотенец! Только не бери крайние, рви из глубины!
Да, да, сейчас!
Похожий на прямоходящего бегемота, директор в сером пиджаке ввалился в уборную, растолкав столпившихся у входа мальчишек, девчонок и родителей.
Каролина, это уже второй раз за месяц! Откуда ты только деньги на штрафы берешь!
Не твое дело, с трудом выговорила кудряшка.
У-х-х! Уволю, попомни мои слова! грозил кулаком директор.
Может, лучше не дадим ей умереть?! сказала Амида. Тащите аптечку! Я врач!
Как будто в первый раз, злобно огрызнулся директор. Я уже вызвал скорую. Каролина, вы же педагог!
Да всё эта песня, гражданин директор она как будто про меня, с грустью раскаивалась кудряшка, сменив дерзость на бессилие. Это девочка, как она может такое петь? Сколько ей? Пятнадцать?
Четырнадцать, сказала Амида, сжимая салфетками запястья кудряшки. Я думаю, это не ее песня, Беа, все-таки, еще ребенок, пусть и строит из себя спирит-принцессу. Вы будете жить, так что за штраф не беспокойтесь. Гражданин директор, отправили бы вы ее на реабилитацию! Знаете же, суицидники сами не выздоравливают!
Гражданка родитель, думаете, я могу себе такое позволить?
Обратитесь в Совет, они пришлют замену!
Ага. Обязательно. Как они всегда и делают.
Я бы могла помочь вам. Меня зовут Амида Дорис, слышали может? Я воспитываю Литуса и Беатриче, работаю в Совете.
Так вы врач или советник?
Бывший врач. Но с порезом вен справлюсь уж как-нибудь, не переживайте.
Я вас знаю, гражданка Дорис. Если мне понадобится окатить шампанским жену нашего премьер-министра, я к вам обращусь, ответил директор.
Его губы подрагивали, сдерживая изо всех сил самодовольную улыбку, а может быть, и просто от страха. Больше директор ничего не говорил и, неуклюже развернувшись, удалился.
Вот это дерзкий толстячок, сказала Амида, приободрив кудряшку. Будет теперь вспоминать, как послал эту наглую бабу из Совета.
Саму Амиду Дорис, окатившую шампанским супругу премьера, добавил я, чем заслужил злобный, кусачий взгляд Амиды.
Гражданин директор пошел в кабинет переждать эрекцию после своего выступления, пошутила (наверное) кудряшка-суицидница Каролина, робко улыбнувшись.