Однако на Востоке часто называют «черными» бурные реки и воды, переправа через которые трудна или опасна, так же как злодеев, которые страшны для своих сородичей. В Османской империи есть много Карасу «черных вод», и так же много было в ее истории великих визирей, пашей и сераскиров, которые, как живший в начале ее существования Кара Чалиб Чендерели (Chalib Chendereli), приобрели дурную славу и получили такое же прозвище.
Точно так же зловещее выражение «Черное море» могло применяться в переносном смысле и означать подлинные или предполагаемые опасности для плавания, зимние бури и туманы в начале весны и в конце осени. Но до последнего времени по этим водам никогда не плавали опытные и достаточно умелые моряки; внутренние моря Великобритании при таких обстоятельствах тоже имели бы большие права на мрачные названия.
Ни одну часть земного шара не ругали так, как области возле Эвксинского, оно же Понтийское, оно же Черное, моря. Два античных автора Овидий и Тертуллиан, поэт и служитель церкви, пространно рассуждали о недостатках этого края особенно Овидий, который несколько лет провел на западном берегу этого моря. На пятьдесят первом году жизни он был выслан из Рима указом императора Августа вероятно, за то, что не мог держать язык за зубами и сплетничал о каком-то придворном скандале. В этом постановлении ему было приказано жить в городе Томы колонии милетских греков возле устья Дуная; в те дни это была самая дальняя граница цивилизованного мира. Овидия отправили туда так же бесцеремонно, как многих неосторожных болтунов отправляли по этапу из Санкт-Петербурга в Сибирь. Он добрался до места назначения зимой, проплыв по бурным морям, и умер на девятом году своего изгнания. Поэт любил вино, бани, духи, фрукты, цветы и дорогие удобства, и приговор обрушился на него как удар грома. Никогда человек не принимал свою судьбу в более печальном настроении. Его Tristia («Скорбные элегии») и «Понтийские письма» короткие стихотворения, присланные друзьям, полны смиренных малодушных просьб об отмене приговора и детских жалоб на все землю, воду и небо, климат, почву, воздух и людей. Овидий писал: «Я живу под небом края мира. Увы! Как близок от меня край земли!» Страну, где он вынужден жить, поэт ругает такими словами: «Ты самая невыносимая часть моего несчастного изгнания. Ты никогда не ощущаешь весны, украшенной венками из цветов, и не любуешься обнаженными телами жнецов. Ни одна осень не протягивает тебе плотные гроздья винограда, но все времена года сохраняют сильный холод. Ты сковываешь море льдами, и часто в океане рыбы плавают, замкнутые в покрытой льдом воде. У тебя нет ручьев, кроме потоков воды, почти такой же соленой, как море, о которой неясно, утоляет она жажду или усиливает. На открытой местности растет мало деревьев, и те не сильные; и на суше можно видеть точное подобие моря. Ни одна птица не щебечет свой напев разве что случайно бывает это в далеком лесу. Горькая колючая полынь растет на бесплодных равнинах, и этот урожай своей горечью подходит для места, где он растет».
Если в первой части описания есть хоть какая-то доля правды, то со времени Овидия климат в этом краю изменился к лучшему. Вторая часть отрывка точно описывает степную растительность и внешнее сходство степи с морем.
Об обычной понтийской зиме Овидий рассказывает так:
«Снег глубок, и, пока он лежит, его не растапливают ни солнце, ни дождь. Борей делает его твердым и вечным. Поэтому, когда прежний лед еще не растаял, за ним уже следует новый, и во многих местах лед часто держится два года подряд. Сила северного ветра так велика, что, когда он пробуждается, набирает такую силу, что способен сровнять с землей высокие башни и унести крыши. Жители этих мест слабо защищаются от холода шкурами и ткаными штанами, оставляя открытым из всего тела только лицо. Часто их волосы, если шевелятся, звенят от висящих на них сосулек, и белая борода блестит от образовавшегося на ней льда. Жидкое вино становится твердым и сохраняет при этом форму сосуда; так что они глотают жидкость не глотками, а кусками, которые им подают. Почему я должен упоминать о том, как замерзшие реки становятся твердыми и как из ручьев выкапывают ломкую воду? Сам Дунай, который не эже, чем река, несущая на себе папирус, и в течение многих месяцев сливается с просторным океаном, замерзает, когда ветра делают твердыми его лазурные струи, и его воды катятся к морю под крышей изо льда. Там, откуда ушли корабли, люди теперь ходят пешком, и копыто коня ударяет по водам, затвердевшим от холода. Сарматские быки тянут неуклюжие повозки по этим диковинным мостам, а под ними течет вода. Я видел замерзшее просторное море, покрытое льдом, и скользкая корка покрывала его неподвижные воды. Я шел по затвердевшему океану, и поверхность воды была у меня под ногами, но они не намокали». С поправкой на поэтическое преувеличение мы все же можем считать этот отрывок свидетельством в пользу подтвержденного другими фактами предположения, что климат большей части Европы в прошлые эпохи был намного суровей, чем сейчас. Ведь в наше время только самые северные порты Черного моря, а также Керченский пролив и Азовское море замерзают каждый год. Шекспир в своей трагедии «Отелло» упоминает «ледяное течение Понтийского моря», и в то время даже Константинопольский пролив соответствовал этому описанию. В 401 году от Рождества Христова крупные участки Эвксинского моря сильно замерзли, а когда погода изменились, мимо Константинополя плыли такие громадные ледяные горы, что горожане испугались. В царствование Константина Копронима случилась такая суровая зима, что люди ходили по льду из Константинополя в Скутари. Теперь и первое, и второе события были бы чем-то совершенно из ряда вон выходящим.
Церковный деятель еще больше, чем поэт, виновен в преувеличении недостатков Понтийского края. В своей речи против еретика Маркиона Тертуллиан создал вот этот непревзойденной образец литературной клеветы:
«Этот путь, который называется Понт Эвксинский Гостеприимное море, лишился всех милостей, и самое его имя стало насмешкой над ним. День никогда не бывает ясным: солнце никогда не светит охотно. Существует только один вид воздуха туман. Весь год дуют ветры, и каждый ветер прилетает с севера; жидкости бывают жидкими только перед огнем; лед перегородил реки; горы стали выше от куч снега; все окоченело и стало жестким от холода. Теплом жизни там наполнена одна лишь жестокость я имею в виду ту жестокость, которая наделила этот край легендами о жертвоприношениях тавров, о колхидской любви и о кавказских пытках. Но самое варварское и скверное в Понте то, что он породил на свет Маркиона. Этот человек более дик, чем скиф, более непостоянен, чем дикий житель кибитки, более бесчеловечен, чем массагеты, более дерзок, чем амазонки, темней, чем туман, холодней, чем зима, его нервы более хрупки, чем лед, он более вероломен, чем Дунай, и движется к своей цели более стремительно и безудержно, чем стремятся вверх Кавказские горы». Раз по миру ходили такие описания Эвксина, это море легко могло стать нелюбимым повсюду и быть в представлении народа чем-то вроде огромного Стикса местом, где могут плавать по морю только кентавры, а бывать на берегах только сатиры.
Правда в том, что у Черного моря есть свои особые опасности и недостатки, как и у большинства других провинций империи Нептуна. Зимой и в дни равноденствий на это море часто налетают сильнейшие бури с севера; сопровождаются ослепляющим снегом сухим или мокрым. Весной и осенью здесь часто бывают густые туманы, и легкий ветер собирает поверхность моря в складки, создавая не опасные, но беспокоящие людей волны. Но в течение многих месяцев года Черное море прекрасно подходит для судоходства. Глубина его почти везде большая, поэтому даже самые крупные суда могут идти близко от берега, и им не мешают ни мели, ни острова; оно предоставляет судам много свободного места и имеет несколько прекрасных гаваней. Но до последнего времени государства, которые владеют его берегами, не делали ничего или делали мало, чтобы повысить безопасность приплывающих к ним моряков. На побережье длиной более чем в 2000 миль есть не больше двадцати маяков. Карт было мало, и по большей части они были неточными, а большинство матросов были бы «сухопутными моряками» для мореходов, привыкших плавать вокруг мыса Горн. Турок во время шторма делает все, на что способен, но мало пользуется картой или компасом и примиряется с катастрофой как с неизбежным приговором «кисмета», то есть судьбы. Русские команды судов, плавающих вдоль берега, не намного опытней. При плохой погоде начинают обычно с того, что выбрасывают за борт все предметы, которые можно сдвинуть, а если положение не улучшается, применяют второе и последнее средство падают на колени перед образами святых, отдавая корабль на волю святого Николая или святого Александра Невского. Рассказывают, что один английский капитан, подплывая к Дарданеллам, встретил судно, которое шло из Крыма, и хозяин этого судна спросил у англичанина, где он находится. Оказалось, что поднятые ветром волны несколько дней носили его то в одну сторону, то в другую, затем вынесли из Черного моря через Босфор, Пропонтиду и Дарданеллы, и теперь он совершенно не мог определить свое местоположение. Немного лет прошло с того времени, когда о некоторых русских военных кораблях ходила дурная слава, что их команды умеют водить суда только при хорошей погоде и ровном море, потому что у большинства офицеров и матросов при сильном ветре всегда начиналась морская болезнь. Рассказывают, что однажды, когда один русский адмирал находился на корабле между Севастополем и Одессой, он и его офицеры полностью сбились с пути и флаг-адъютант, увидев на берегу деревню, предложил сойти на берег и спросить дорогу. Хотя в этом утверждении есть доля злой шутки, правда то, что до последнего времени Эвксин обвиняли во многих несчастьях, причиной которых было просто недостаточное владение мореходным искусством.