Удивительно, как предмет мебели порой гармонирует со своим владельцем. Старый Адушкин шкаф, словно сундук со сказками, хранит в себе бесконечное множество захватывающих дух историй. И похоже, сейчас меня ждет еще одна. Я не против, устраиваюсь поудобнее и в предвкушении наблюдаю за аккуратной маленькой старушкой. С виду никогда бы не дала Аделаиде Степановне ее почтенный возраст. В ясном уме, всегда одета как на выход, с прической, накрашенными губами и подведенными бровями, а клюка только в этом году появилась. Она рассказывала, что еще прошлой зимой на лыжах каталась, и у меня нет причин сомневаться в ее словах.
Нащупав в кармане потемневший от времени ключик, Адушка подносит его к заветной скважине и оборачивается с хитрым прищуром:
Я говорила, что надевала это платье на первое свидание с моим офицером? она имеет в виду мой сегодняшний наряд, в котором мне на удивление комфортно. Платье и правда сшито словно на меня и выглядит совсем, как новое. А то, что оно из другой эпохи, для меня несомненный плюс. Безумно нравятся мне вещи с историей и люди, умеющие рассказывать истории так, как это делает Адушка.
С тем, что потом стал полковником? кивнув, уточняю я.
Полковником был второй муж, поправляет Аделаида Степановна, показав на фото в рамке на единственной свободной от пыльных ковров стене. Я предлагала Аделаиде отправить ковры в химчистку, но она наотрез отказалась. Без объяснения причин. Мы прожили вместе тридцать восемь лет, продолжает она свой рассказ. Для кого-то целая жизнь, а для меня, как мгновенье, годы пролетели. Иногда ругались так, что стены дрожали, но я всегда знала, как держать его в кулаке, боевая офицерская вдова демонстрирует мне сжатый кулак. Вот он у меня где был.
А что случилось с первым мужем?
Погиб в сорок втором, отвернувшись, горько вздыхает Адушка и снова скрежещет ключом в замочной скважине. Федор был летчиком, одним из лучших. Настоящий ас, но война, Лесечка, не делит людей на лучших и худших, все гибнут, без разбора. И стар, и млад, и рядовой, и генерал, перед снарядом все равны. Богу-то сверху виднее, кто ему вперед нужнее.
Я молчу и слушаю, не влезая со своим мнением. Где Адушка с сотней лет опыта и мудрости за плечами, а где я, девятнадцатилетняя студентка, которая и жизни-то толком не видела.
Мы с Федей мало прожили. Если посчитать, то даже года не выйдет. Я горевала по нему, но больше по себе. Живым всегда тяжелее.
А офицер откуда взялся? немного запутавшись, любопытствую я.
А офицера, Лесечка, я любила так, как не любила обоих мужей сразу. И вот это платье я надела на наше с ним первое и последнее свидание, Адушка поворачивается ко мне с вешалкой, на которой я вижу изумительное белое платье в крупный горох. Длинное, приталенное, с рукавами-фонариками, глубоким декольте, прикрытым кружевами ручной работы, и широким подолом. Нравится? лицо старушки светится от нахлынувших воспоминаний, глаза горят, а губы кривятся в задумчивой улыбке. Она даже помолодела, скинув пару десятков лет.
Очень, восторженно выдыхаю я. Оно невероятное, Аделаида Степановна, как из советского журнала мод.
Я та еще модница была. Не зря же училась на портниху. Мои подруги от зависти локти кусали, но я на заказ так ни одной и не сшила, хотя просили слезно.
Вы сами шили свои платья? изумленно открываю рот, не в силах оторвать взгляд от вешалки. Ужасно сильно хочется потрогать ткань, погладить пальцами кружева, ощутить, как шуршит подол при ходьбе.
Сама, больше никто так не умел, приосанившись, горделиво отвечает Адушка. Примеришь? Тебе должно быть в пору, но сразу предупрежу, что оно только для особенного мужчины. Счастливое платье, Лесечка. Бери не пожалеешь, щедро предлагает Ада, заставив меня покраснеть от смущения.
Я не могу не удобно. Вы и так мне на прошлой неделе подарили платье, провожу ладонями по коленям, разглаживая складки на розовом подоле. Я в нем сегодня такой фурор произвела, все прохожие оглядывались.
Бери, говорят, бурчит Аделаида Степановна, зыркнув на меня грозным взглядом. Ишь какая гордая. Не может она.
Прогрохотав тростью, женщина приблизилась ко мне и всучила в руки счастливое платье, а потом погрохотала обратно к шкафу, распахнула шире и, покряхтев, нагнулась к нижним полкам, а я аж зажмурилась от удовольствия, вцепившись в наряд обеими руками. Ну как тут отказать? Особенно, если очень сильно хочется прямо сейчас нарядиться и покружиться вокруг себя.
И туфли еще возьмешь, и сумочку, и брошь где-то была. Мамина с орхидеей, перечисляет Адушка, доставая одну коробку за другой.
У меня голова кругом идет, когда мы начинаем рассматривать, что в них припрятано. Глаза разбегаются, словно передо мной сокровища рассыпали, а это и есть сокровища. В те года немногие могли себе позволить подобное изобилие.
Не хочешь носить, выкини или в музей сдай. Мне, старухе, все это барахло хранить не за чем, время от времени бормочет под нос Аделаида Степановна.
Какая же вы старуха
И не льсти, Олеська, выгоню, грозит Адушка, а сама улыбается, глядя, как я бережно перебираю в пальцах бусы из белого стекляруса. Подумаешь, другую девчонку пришлют за старухой присматривать. Она уж точно разберется, куда мое богатство выгодно пристроить. А вот и брошь. Серебряная, в мою ладонь ложится украшение тонкой ручной работы. Красивое, глаз не оторвать. Настоящее произведение искусства. Каждый лепесток вырезан со скрупулёзной точностью и голубые капельки росы совсем, как настоящие. Да не бойся ты. Стекло это. Я еще не совсем из ума выжила, чтобы драгоценности разбазаривать. Брошь отец мой делал. Он у меня ювелиром был потомственным. Руки золотые, а сердце больное. Умер рано, я в школу только пошла. Мать белугой ревела, а потом попрятала все его подарки, я вот сохранила. Тебе отдам, может сгодится.
Я ничего не возьму, если про своего офицера не расскажете, положив брошь в коробочку, упрямо трясу головой. Даже не уговаривайте, и угрозы ваши не сработают. А еще я чай вам заварю с мятными пряниками. Будете?
Ну что с тобой делать, любопытная стрекоза? Неси свой чай, а потом так и быть расскажу тебе про моего Ганса, беззлобно ворчит Адушка, откидываясь на спинку кресла и устремляя взгляд в окно, за которым разыгралась первая майская гроза.
Упругие струи дождя без устали барабанят в дребезжащее стекло, создавая особенный уют в небольшой комнатке с тусклым желтым светом, пестрыми коврами и черно-белыми фотографиями на стенах. Я расставляю на столике фарфоровые чашки из ленинградского сервиза, сохранившегося почти не тронутым с советских времен, незаметно двигаю блюдце с пряниками поближе к хозяйке квартиры. Свежие, мягкие, ароматные. Аделаида Степановна еще в первую встречу предупредила, чтобы я не вздумала покупать имбирные, шоколадные и с прочей начинкой. Только мятные и точка. Как тут было не запомнить. С суровой и боевой Адушкой шутки плохи. До меня от нее отказались пятеро соцработников и одна наша девчонка из благотворительной программы универа. Пришлось мне принять огонь на себя и пытаться искать общий язык со сложной сварливой старушкой. Мы с ней не сразу с поладили, сложно человеку в таком возрасте, прожившему в одиночестве много лет, посторонних людей в свой дом пускать, даже под предлогом помощи. Но нельзя человеку стареть в одиночестве, сердце черствеет. Да и надо то было всего ничего. Немного терпения, внимания и участия проявить. Не прошло и двух недель, как недоверчивая бабулька оттаяла. Я теперь к ней, как к родной, иду, а она мне, как родной, радуется.
Познакомились мы, Лесечка, на свадьбе, в мае сорокового. Я девчонка совсем, семнадцать лет, а ему уже хорошо так за двадцать. Невеста Арина Воронова моей соседкой была, а он, значит, жених. Вот так мы с Гансом и встретились. Как взглянули друг на друга, так и полюбились. Он за всю свадьбу на невесту и десяти раз не посмотрел, с меня глаз своих черных, окаянных не сводил. Я, дура глупая, и растаяла. Красивый, статный, плечи, как у богатыря, и улыбка, как у кота мартовского. Как тут голову не потерять? Аделаида Степановна замолкает на самом интересном, хитро посматривает на меня, наблюдая за реакцией. Неторопливо макает в чай мятный пряник, откусывает, тщательно разжёвывает, чаем запивает