Санитарные машины уехали, а я остался стоять и мерзнуть у блиндажа, в котором когда-то мечтал о скорой победе. Подлетел вестовой: «Вас срочно вызывает майор Х.». Майор находился в нескольких сотнях метров от нас, но я у него никогда не был, он всегда приходил к нам сам. Осколок снаряда разбил окно и ранил в колено светловолосую русскую девушку, сидевшую на походной кровати. Штанина была разорвана в клочья, оголенная коленная чашечка блестела, из раны торчала бедренная кость. Я наложил шину и перевязал рану, не поинтересовавшись, как попала туда эта женщина.
Мы каждый раз по приказу свертывали медицинские пункты, начиная с самых дальних в восточном направлении, и переводили их ближе к нам. Однажды командир сказал мне: «Возьмите санитарный автобус и эвакуируйте перевязочный пункт второй роты. Езжайте по западной дороге; через узкие переходы вы не проедете. Но постарайтесь вернуться до рассвета; русские в километре-двух от дороги. Она простреливается».
Автобус нам обещали в полночь, но прибыл он, когда уже светало. Водитель оказался большим упрямцем, но дело свое знал хорошо. Мне надо было взять даже тех раненых, которые находились в стороне от дороги. Мы поехали в направлении позиций противника. Потом дорога поворачивала налево. Мне было знакомо это место; там лежал замерзший труп лошади. Солдаты ели конину, отпиливая замороженные куски. В предрассветных сумерках было почти невозможно отличить снег от тумана. Вскоре мы потеряли дорогу, и автобус застрял в снегу. Стало совсем светло. Было ясно, что еще немного и вокруг большого черного автобуса с ранеными начнут рваться снаряды. Нам удалось вытащить автобус из снега. Мы повернули назад. Но верную ли дорогу мы выбрали? Потом, в тумане, мы заметили стоявший «фольксваген». Я подошел к машине, увидел там своего командира и доложил: «Ваш приказ не выполнен, так как уже рассвело». Он сказал: «Я тоже заблудился в тумане. Машина здесь не пройдет. Возьмите меня на буксир». В следующем блиндаже мы обнаружили лейтенанта Э. Командир сказал ему: «Приказываю собрать и доставить раненых». Лейтенант сел в санитарный автомобиль и уехал. Больше мы его не видели.
После ночи, проведенной где-то между Питомником и Большой Россошкой, мы заняли блиндаж в одной из так называемых «лощин смерти». Блиндаж был большой; видимо, здесь размещался штаб. Длинное зеркало на стене, противоположной от входа, отражало страшное запустение. Здесь начальник тыла дивизии разлил по стаканам последний коньяк. Потом на нас посыпались гаубичные снаряды, и мы заняли оборону.
Русская пехота наступала на нас по холмистой местности с запада и северо-запада. К вечеру наступило затишье. Ночью прибыл дизельный грузовик с очень опытным и надежным водителем из дивизионного резерва, и я поехал за последними ранеными в Большую Россошку. Из огромного брошенного амбара мы забрали всех, кто там еще оставался. Пока мы грузили раненых, дивизионный врач, доктор Андреесен, нервно расхаживал по двору, а русские самолеты как всегда пускали осветительные ракеты и бросали наугад бомбы. На обратном пути меня попросили прицепить к грузовику противотанковую пушку. Я отказался, сославшись на то, что везу раненых. Потом наш дизельный грузовик застрял в снегу. Мимо проезжали танки и тягачи, тащившие штурмовые орудия. Никто не взял нас на буксир. Водитель отправился в ближайшую часть на поиски трактора. Я остался в кабине и изо всех сил боролся со сном. Уснуть означало замерзнуть, так как температура опустилась градусов до двадцати пяти. Раненые лежали в кузове, тесно прижавшись друг к другу, под брезентовым тентом, и чувствовали себя, в общем, неплохо, но мне пришлось вылезти из кабины, чтобы не заснуть. Но тут у меня стало, словно огнем, жечь ноги, так как в сапогах было полно снега и льда. Я снова залез в кабину и снова стал бороться со сном. Потом вылез из кабины, немного постоял, сильно замерз и снова залез обратно. Так продолжалось до тех пор, пока не вернулся шофер с трактором, который вытащил из снега грузовик, после чего мы поехали в Гумрак.
В Гумраке, железнодорожной станции на окраине Сталинграда, был устроен сборный пункт для раненых. Станция была окружена госпитальными блиндажами и укрытиями. После потери Питомника, где была взлетно-посадочная полоса, улететь из окружения можно было отсюда. Улицы были заполнены солдатами. Все, кто мог передвигаться, шли на сборный пункт самостоятельно. Остальные лежали на обочине дороги в кучах мусора.
Стоило людям подняться, как свист падающих бомб и грохот летящих камней заставляли их валиться обратно.
Я с трудом проехал на сборный пункт. «Мы не можем больше никого принять, поезжайте в Городище». Раненые стали просить оставить их здесь. Мы выгрузили их, и они присоединились к остальным несчастным, лежавшим по краю дороги. В пустом грузовике мы поехали обратно к балке, чувствуя себя так, словно вырвались из страны теней. Вид этого чудовищного страдания, с одной стороны, и невозможность помочь с другой, могли свести с ума человека с самыми крепкими нервами. В гончарской балке я нашел расположение второй медицинской роты. Мой командир, водитель Хуммер и я решили поехать в роту. Выехав в открытую степь, мы попали под артиллерийский обстрел. Осколок от первого взрыва пробил шину. Мы поменяли ее. Я не успел броситься на землю, когда осколок следующего снаряда распорол мне шинель ниже колена и, пробив дверцу «фольксвагена», разбил педаль газа. К счастью, остался рычаг достаточной длины, так что можно было ехать дальше. Промерзшие до костей, проклиная свою судьбу, мы добрались, наконец, до позиций первой роты, ввалились в теплый светлый блиндаж и страшно обрадовались, что получим на завтрак конину первая рота была «кавалерийской».
Чистые тарелки, ножи и вилки были просто прелестны. Было такое чувство, что присутствуешь на званом обеде. Офицеры сидели за столом, держа спину, и ели, соблюдая все положенные приличия. Но я присел возле окна, опершись на уложенный на подоконник мешок с песком. Последним явился старший хирург, пожилой отоларинголог из Берлина. Его фамилию я не помню, но зато хорошо помню фотографии его детей. Доктор Штейн, вместе с которым он оперировал в соседнем бункере, сказал ему: «Вы старше, пойдете первым и поедите».
Мы наслаждались теплом, горячей едой, которой очень давно не видели, и чувствовали себя в полной безопасности среди боевых товарищей.
Внезапно раздался воющий звук как будто огромным напильником провели по стеклу. Берлинский специалист упал на руки своего соседа. Им оказался старший врач Цвак, который держал берлинца в объятиях, как мать малолетнее дитя. Осколок авиационной бомбы раскроил череп пожилого врача над бровями. Верхняя часть черепа была снесена и болталась над безвольно согнутой шеей на кожном лоскуте. Из огромной раны не переставая текла густая темная кровь. Мелкие кусочки мозга разлетелись в разные стороны, покрыв сероватым налетом нашу одежду. «Бедняга!» тихо произнес доктор Цвак.
Лицо моего командира приняло зеленоватый оттенок. «Я задыхаюсь!» кричал он. Осколок ударил его в грудь, сломав несколько ребер. Кислород и инъекция кофеина немного улучшили его состояние. Это было его четвертое ранение и третье с момента окружения. Его удалось вывезти из котла вместе с другим врачом, который до этого потерял глаз, а теперь получил ранение второго. Из восьми человек, сидевших в бункере, только я и Цвак остались невредимыми. Я попросил его доставить командира на аэродром, а сам отправился на доклад к генералу, командный пункт которого находился в той же балке.