У двери запасного выхода нет биопропускника, и с тех пор как власти объявили, что воздух отравлен, её не открывали. Папа завесил стену трёхслойной полиэтиленовой плёнкой и нагрузил побольше хлама на стеллаж. Когда в дом приходили проверяющие, они так и не узнали, что прячется за стеллажом.
Наверху послышались шаги, так не вовремя выдернувшие меня из беззаботности детских воспоминаний, где ещё можно было купить кое-что из продуктов в магазине, посидеть после школы с одноклассницами в кофейне, подышать свежим воздухом, подставить лицо тёплому солнышку и прохладному ветерку.
Решив, что коробки подождут, я поднялась в общую комнату. Озадаченный и удручённый вид мамы не предвещал ничего хорошего.
Что-то случилось? надеясь не услышать дурных новостей, спросила я.
Нет, не глядя на меня, ответила мама и пошла к лестнице на второй этаж.
Предчувствие беды витало в воздухе ледяным сквозняком. Понимая, что ему неоткуда взяться и это всего лишь эмоции, я схватила маму за руку:
Мама, поговори со мной, пожалуйста!
Я устала. Мне нужно выспаться, она не глядя отстранила мою руку.
А как же завтрак?
Я хочу спать. Если облако накроет нас раньше срока, меня могут вызвать на дежурство уже ночью.
Такой настрой выглядел подозрительно. Мама иногда отказывалась от ужина, но от завтрака, да ещё и после дежурства никогда.
Тебе надо поесть, настаивала я.
Не хочу, огрызнулась мама.
Чего тебе наговорила соседка? Ты вернулась сама не своя. Что произошло? она уже поставила ногу на ступеньку, и я боялась, что разговора не получится.
Каждый раз, когда мама хотела избежать разговора, она ссылалась на усталость или придумывала иную причину, уходила в свою комнату и ложилась спать. Мы с папой давно заметили за ней эту особенность. И если удавалось убедить её поделиться переживаниями, всякий раз причина такого поведения была крайне серьёзной.
Пожалуйста, поговори со мной!
Мама повернула ко мне потемневшее лицо, и уверенность в том, что я хочу знать о произошедшем, пошатнулась.
Пойдём, глухо произнесла она и стала медленно подниматься по лестнице.
Я редко заходила в родительскую спальню. Эта привычка у меня осталась с тех пор, как я была ребенком. Когда в этой комнате жила бабушка, она тоже строго настрого запрещала туда входить.
У каждого должно быть личное пространство, повторяла она, закрывая у меня перед носом дверь. Мы не стадо, не овцы, которых загнали в один хлев. Мы люди! Помни это всегда.
После таких назидательных речей бабушку тревожить не хотелось. Но теперь, переступив порог комнаты, я с любопытством оглядывалась по сторонам. К моему удивлению, тут всё было так, как я помнила: старинная вешалка, широкая кованая кровать с высоким заголовником.
Бабушка рассказывала, тумбочки на витых ножках, стоявшие по кроям кровати, и туалетный столик у окна, это всё, что осталось от мебельного гарнитура. Как же она называла это тройное зеркало, в которое, если сделать два больших шага назад, можно увидеть всю себя с разных сторон? А! Вспомнила! Трельяж!
Дед бурчал, вспоминая покупку:
Это же надо! Купили мебеля в СССР, а на утро оказалось, что мы живём уже в другом государстве!
Чего, старый, кудахчешь как квочка? злилась бабушка, и, глядя на то, как я хлопала глазами, не понимая, о чем они говорят, в который раз повторяла: СССР это страна бесплатной медицины, лучшего в мире школьного образования, светлого счастливого детства и всеобщего равенства!
О стране счастливого детства я знала только по их рассказам, старым выцветшим фотографиям, да пожелтевшим книгам, задвинутым под стенку шкафов в библиотеке, словно их старательно пытались спрятать. В школьных учебниках об СССР не упоминалось. Как и не было ничего о том, что это некогда великое государство долгое время оставалось неотъемлемой частью мировой истории и героическим победителем фашизма. Но мебель, судя по всему, там делали добротную и долговечную. Массивный трёхстворчатый дубовый шифоньер, что стоял у двери, тоже родом оттуда. Бабушка говорила, он достался ей от ее мамы «в приданное», и она ни за что на свете не согласилась бы променять его на новомодные гардеробные и встроенные шкафы.
Закрой поплотнее дверь, попросила мама, усаживаясь на пуфик спиной к окну. Видеостена сегодня просто разрывается, так громко
Она вся сжалась, обхватила себя руками, словно пришла с мороза и никак не может согреться.
В комнате было тепло, но, глядя на неё, мне тоже стало зябко.
Теперь ты́ меня пугаешь, я сняла с вешалки тяжёлую вязаную шаль и набросила ей на плечи.
Мама вздрогнула и подняла на меня полный тревоги взгляд.
Да что стряслось? не выдержав гнетущего молчания, я уселась на пол перед ней.
Мама наклонилась ко мне и зашептала:
Что-то страшное надвигается. Всё очень серьезно, Рита! она обернулась, поглядела в окно и заговорила ещё тише. Теперь я знаю, что произошло. Андрей в разговоре с Лидией Ивановной упомянул, будто на комбинате что-то затевается. Последние дни туда постоянно приезжали военные грузовики. Разгружались, уезжали и снова возвращались. Машины с одними и теми же номерами. Военные ни с кем не разговаривали. Подсобных рабочих к машинам близко не подпускали, велели держаться в стороне. Сами таскали тяжеленные деревянные ящики или ставили на электропогрузчик и свозили к воротам в ангар.
Может быть, комбинат будут модернизировать и в ящиках оборудование?
Я хорошо помнила, как украдкой слышала разговор родителей о том, что в тех помещениях, что ещё работают на комбинате, постоянно нарушается техника безопасности, а руководство, на все папины увещевания только отмахивается, мол, «не до норм нынче».
Этого мы не узнаем, но, боюсь, всё гораздо хуже, прошептала мама, словно её мог кто-то кроме меня услышать.
Почему ты так решила?
Андрей сказал матери, что постарается больше выяснить о происходящем на комбинате. Лидия Ивановна просила его не вмешиваться. Но Видимо, он узнал что-то такое, о чём знать не следовало. Вечером Андрея и ещё троих рабочих комбината привезли с тяжёлыми травмами. И без того было понятно, что те трое долго не протянут. Андрей почти не мог самостоятельно дышать и его подключили к ИВЛ1. У него среднесрочные перспективы были хорошие. Но тут ночью в госпитале случилась авария. Вышло из строя энергоснабжение в крыле реанимации, а резервное питание так и не сработало. Отключились аппараты жизнеобеспечения. Он и ещё два десятка пациентов погибли.
А вот это и, правда, показалось мне странным:
Это не может быть случайностью? не особо веря в то, что говорю, спросила я.
Вряд ли. Госпиталь недавно инспектировали. Все системы были исправны.
Думаешь, он действительно узнал что-то столь опасное, раз потребовалось убить его, а вместе с ним и других ни в чём не повинных людей?
Я не знаю. Но одно известно наверняка. Если кто-то хочет что-то скрыть, он не перед чем не остановится. А учитывая военный кордон у моста, это вполне может оказаться правдой.
Я слушала рассказ мамы и ощущала, как ледяные иглы страха медленно вонзались мне под кожу. Неужели такое действительно может быть? Ведь если это правда, опасность грозит всем: соседям, маме, мне, но особенно папе.
Что нам делать?
Мама улыбнулась той тёплой, доброй улыбкой, что я помнила с детства:
Я не знаю, дочка! В нашей семье только дедушке было известно всё наперед. Ну, или почти всё. Он много думал, анализировал, просчитывал. Должно быть, именно то, что происходит сейчас и случится в будущем он и записывал в дневник, который всегда носил с собой. Вполне возможно, он даже знал, когда умрёт.
Как знал? удивилась я. Разве это можно предвидеть? И если знал, почему никому не сказал? Может, ему можно было помочь?