Но тут Хейбер встал из-за стола:
Извините, Джордж, но мисс Лелаш я втягивать не разрешаю. Она не специалист. Отвечать с ее стороны было бы некорректно. У нас сеанс с психиатром. Она пришла, чтобы пронаблюдать за работой «Усилителя», и больше ничего. Так что извините, но нет.
Орр побледнел, кожа на скулах натянулась. Он сверлил глазами Хейбера. И молчал.
В общем, мы зашли в тупик, и выход, увы, только один. Гордиев узел надо разрубить. Не обижайтесь, мисс Лелаш, но, как видите, дело в вас. На данном этапе этот разговор не предполагает третьего участника, даже если он не вмешивается. Лучше всего сделать перерыв. Прямо сейчас. Продолжим завтра в четыре. Хорошо, Джордж?
Орр встал, но к выходу не пошел.
Вам никогда не приходило в голову, доктор Хейбер, сказал он довольно тихо, но слегка заикаясь, что есть и другие люди, как я? Что нашу действительность все время у нас из-под ног забирают и меняют, только мы об этом не догадываемся? Знает только сновидец и те, кто знает его сон. Если так, наверное, действительно лучше не знать. И без того все запутано.
С дружелюбными, ободряющими общими фразами Хейбер проводил его до двери и распрощался.
Вы попали на момент кризиса, сказал он Лелаш, закрывая дверь.
Он вытер пот со лба и обозначил на лице и в интонациях усталость и беспокойство.
Уф, ну и денек! А тут еще наблюдатель.
Было чрезвычайно интересно, сказала она, звякнув браслетами.
Он не безнадежен. После такого, как сегодня, даже у меня наступило бы разочарование. Но все-таки у него есть шанс, вполне реальный, избавиться от этого наваждения, от дикого страха перед сновидениями. Проблема в том, что это наваждение имеет сложную структуру и увяз в нем далеко не глупый мозг; он моментально сплетает для себя новые сети и путается в них Жаль, что его не прислали к врачу еще подростком, лет десять назад, хотя, конечно, десять лет назад только-только началось Выздоровление. Ну или хотя бы год назад, когда он еще не начал глушить чувство реальности наркотиками. Но вообще, он старается, работает над собой и, может, еще придет к нормальному восприятию действительности.
Но вы сказали, у него нет психоза, с легким сомнением сказала мисс Лелаш.
Все верно. Я сказал расстройство. Может, конечно, съехать и дальше тогда уж до конца. Например, в сторону кататонической шизофрении. Пациент с расстройством может дойти до психотического состояния точно так же, как и здоровый человек.
Он не мог больше говорить, слова пересыхали на языке и превращались в обрывки иссушенной чепухи. Ему начало казаться, что он уже много часов извергает из себя бессмысленную речь и управлять этим процессом больше не может. К счастью, мисс Лелаш, судя по всему, тоже выдохлась. Она щелкнула, лязгнула, пожала ему руку и ушла.
Первым делом Хейбер направился к спрятанному в стенной панели около кушетки пленочному магнитофону, который записывал все его встречи с пациентами. Не подающие сигналов самописцы полагались только психотерапевтам и сотрудникам Службы разведки. Запись последнего часа он стер.
Затем сел за свой массивный стол, открыл нижний ящик, достал бутылку и стакан и щедро плеснул себе бурбона. Боже мой, еще полчаса назад бурбона не было уже лет двадцать как. При населении в семь миллиардов зерно представляло слишком большую ценность, чтобы пускать его на спиртное. Выпить было нечего, кроме псевдопива и для врачей чистого спирта: бутылка с ним и была у него в столе полчаса назад.
Он выпил половину налитого одним глотком и задумался. Посмотрел в окно. Потом подошел к окну и стал смотреть на деревья и крыши. Сто тысяч душ. Над сонной рекой начал сгущаться вечер, но исполинские горы все так же ясно стояли вдали, освещенные ровным верховым светом.
За перемены к лучшему! сказал Хейбер, отсалютовал бокалом своему творению и с наслаждением допил виски одним долгим глотком.
6
Может статься, нам предстоит узнать что наши труды только начинаются и что никогда ниоткуда не придет ни тени помощи, за исключением той, что подает невыразимое и немыслимое Время. Возможно, мы узнаем, что бесконечный вихрь смертей и рождений, из которого не в наших силах выбраться, есть дело наших рук, наших устремлений; что силы, связующие миры, суть ошибки Прошлого; что вечная скорбь есть лишь вечный голод неутолимого желания и что сгоревшие солнца вновь воспламеняются неугасимой страстью исчезнувших жизней.
Лафкадио Хирн. Из глубин Востока
Джордж Орр занимал квартиру на верхнем этаже старого деревянного каркасного дома на Корбетт-авеню, на склоне холма. Район был непрезентабельный, и местные развалюхи стояли здесь по сто лет и больше. Его квартира могла похвастаться тремя большими комнатами, старинной глубокой ванной на изогнутых ножках и видом на крыши и на реку, по которой вверх и вниз шли корабли, прогулочные яхты и плоты и над которой сновали чайки и петляли огромные стаи голубей.
Разумеется, он прекрасно помнил и другую свою квартиру однушку восемь на одиннадцать футов с выдвижной плитой, надувной кроватью и общим санузлом в коридоре с линолеумом на восемнадцатом этаже комплекса «Корбетт кондоминиум», которого никогда не существовало.
Он вышел из трамвая на Уитакер-стрит, поднялся вверх по улице, зашел в просторный сумрачный подъезд, открыл дверь, бросил портфель на пол, сам рухнул на кровать, и самообладание оставило его. В смятении, страхе и душевной муке, чувствуя себя изможденным, Орр судорожно повторял: «Надо что-то делать, надо что-то делать», но не знал что. Он никогда не знал, что делать. Он привык делать то, что напрашивалось, что казалось логичным, не задавал вопросов, не принуждал себя и лишний раз не волновался. Но, когда он начал принимать наркотики, эта невозмутимость его покинула, и на ее место пришла потерянность. Надо действовать, нельзя не действовать. Довольно позволять Хейберу собой пользоваться. Он должен взять собственную судьбу в свои руки.
Орр вытянул руки и взглянул на них, потом закрыл ими лицо; оно было мокрое от слез. «Да что ж такое, черт побери! думал он горько. Что я за мужчина? Слезы на бороде. Конечно, Хейбер меня использует. А как иначе? Ни сил, ни характера. Я для того и родился, чтобы меня использовали. Нет у меня судьбы. Есть только сны. Да и снами теперь распоряжаются другие».
Надо отделаться от Хейбера, думал он, стараясь вызвать в себе твердость и решительность, но в то же время понимал, что ничего не выйдет. Хейбер подцепил его, причем на несколько крючков сразу.
Такая необычная, по сути уникальная, конфигурация сновидений, сказал как-то Хейбер, представляет бесценный интерес для науки. Вклад Орра в копилку человеческих знаний будет колоссальным. Орр верил, что Хейбер говорил искренне и со знанием дела. На самом деле, с его точки зрения, только на науку во всем этом вопросе и можно надеяться. Может, думалось ему, ученые смогут из его редкого и страшного дара выжать что-то хорошее, применить его во благо, хоть немного уравновесить то чудовищное злодеяние, которое он совершил.
Убийство шести миллиардов несуществующих людей.
Голова раскалывалась. Орр напустил в глубокую потрескавшуюся раковину ледяной воды и начал окунать туда лицо и держать по полминуты, отчего оно делалось мокрым, красным и слепым, как у новорожденного.
Стало быть, Хейбер держит его на моральной привязи, но куда крепче он его поймал на крючок закона. Если Орр бросит добровольную терапию, его могут засудить за нелегальное приобретение наркотиков и отправить в тюрьму или психушку. Оттуда уже не выберешься. А если не бросит, а просто станет ходить реже и начнет сопротивляться, у Хейбера есть еще один инструмент принуждения: таблетки для подавления снов, которые можно получить только по его рецепту. А мысль о том, чтобы видеть сны без контроля, самотеком, теперь казалась еще более пугающей, чем раньше. Находясь в таком душевном состоянии и приучившись в лаборатории каждый раз видеть сны действенные, Орр даже представить боялся, что может натворить без рациональных ограничений, налагаемых гипнозом. Это будет кошмар похлеще того, что сейчас приснилось у Хейбера; в этом он был уверен и не решился бы такое устроить. Значит, таблетки. Это единственное, в чем он не сомневался, что было непреложно. А для этого нужно разрешение Хейбера, стало быть, придется идти у него на поводу. Круг замкнулся. Орра поймали в ловушку, как крысу, остается только бегать по лабиринту в лаборатории сумасшедшего ученого, и выхода нет. Выхода нет, выхода нет.