Не-а, не знаю.
Можно от вас позвонить?
Звоните от него, пожал плечами домуправ.
Она позвонила другу в Орегонском управлении парков о попросила дать ей адреса всех тридцати четырех коттеджей в лесном заповеднике «Саюсло», которые разыграли в лотерею. Домуправ из любопытства крутился рядом и, когда она повесила трубу, прокомментировал:
Связи наверху?
Да, полезная штука, прошипела Черная Вдова.
Надеюсь, разыщете Джорджа. Он нормальный чувак. Берет мою аптечную карту. Домуправ хрюкнул, но тут же смех оборвал.
Когда Хезер уходила, он стоял, хмуро облокотившись на облупившийся дверной косяк. Казалось, что они со старым домом подпирают друг друга.
Хезер на трамвае доехала до центра, взяла в «Хертце» напрокат паровой «форд-стимер» и поехала по Девяносто девятому шоссе. Настроение у нее было приподнятое. Черная Вдова выслеживает добычу. И почему она не стала сыщиком, вместо того чтобы сидеть в занюханной конторе и возиться с глупыми гражданскими исками? Она ненавидела юриспруденцию. В этой сфере надо быть нахальным и напористым. Она была не такая. Она была существо стеснительное, хитрое, лукавое, чешуйчатое. Ее уязвляли французские бестактности.
Машинка выскочила за городскую черту довольно быстро, потому что пригородов, которые раньше тянулись вдоль западных шоссе бесконечными кляксами, больше не было. Когда в восьмидесятые свирепствовала чума и в некоторых районах из двадцати человек еле выживал один, пригороды утратили привлекательность. До ближайшего магазина ехать и ехать, бензина не достанешь, а вокруг типовые двухуровневые особнячки, полные трупов. Ни помощи, ни провизии. По лужайкам, заросшим лопухами и подорожником, носятся стаи огромных, в былые времена престижных собак немецкие овчарки, афганы и доги. Панорамные окна трескаются. Кто придет вставить новое стекло? Люди стеклись в старый центр города поближе друг к другу, пригороды же сперва достались мародерам, а потом сгорели. Как Москва в 1812-м: то ли вандализм, то ли несчастные случаи. Просто они стали никому не нужны, вот и сгорели. Теперь на месте бывших «Кенсингтонских резиденций», «Лесных поместий» и «Тихих лощин» акр за акром рос кипрей, из нектара которого пчелы делают лучший мед.
Солнце уже клонилось к закату, когда она переехала через Туалатин, чьи неподвижные воды лежали шелковой лентой меж лесистых берегов. Вскоре слева от уходящей на юг дороги взошла луна желтая, почти полная и начала на поворотах засматривать Хезер из-за плеча. Что-то в этой луне было тревожное, уже не хотелось с ней переглядываться. Она больше не символизировала, как на протяжении тысяч лет, недостижимое и не казалась, как в последние десятилетия, символом достигнутого, но напоминала о потерянном. Украденная монета, обернувшееся против тебя самого дуло твоего пистолета, круглая дыра в небесной ткани. Луной владели пришельцы. Их первым актом агрессии когда человечество впервые заметило их присутствие в Солнечной системе стало нападение на лунную базу. Находившиеся под куполом сорок человек погибли страшной смертью от удушья. В то же самое время, в тот же день пришельцы уничтожили российскую космическую платформу на земной орбите причудливое, красивое сооружение, похожее на опушенное семечко чертополоха, с которого русские собирались запускать корабли к Марсу. С отступления Чумы прошло всего десять лет, человечество, как феникс, только-только восстало из разрухи и пепла, чтобы лететь в космос, к Луне, к Марсу и вдруг это. Бесформенная, бессмысленная, безъязыкая жестокость. Глупая ненависть Вселенной.
За дорогами уже не ухаживали, как в те годы, когда шоссе правили миром, на пути возникали ямы и выбоины, но Хезер часто удавалось разгоняться до максимально разрешенной скорости (сорок пять миль в час). Она ехала по широкой, залитой лунным светом долине, раза четыре или пять пересекла речку Ямхилл, проехала через Данди и Гранд-Ронд (первый поселок живой, второй брошенный и мертвый, как Карнак) и наконец добралась до гор, до лесов. Старинный деревянный дорожный знак: «Лесная дорога имени Ван Дьюзера» территория, в стародавние времена отвоеванная у лесопромышленников. Не все американские леса пошли на типовые дома, бумажные пакеты и воскресные комиксы. Кое-что еще осталось. Съезд направо заповедник «Саюсло», и тоже не какой-нибудь вшивый питомник с пеньками и дохлыми саженцами, а дремучий лесище. Лунное небо заслонили черные кроны гигантских тсуг.
Бледный свет фар тонул в темной гуще ветвей и папоротников, и она еле разглядела нужный знак. Опять свернула и еще примерно милю пробиралась по изрытой колеями ухабистой грунтовке, пока не увидела первый дом. На покрытой дранкой крыше белел лунный свет. Было чуть позже восьми.
Деревянные домики стояли в тридцати-сорока футах друг от друга; деревья на участках срубать не стали, но от поросли территорию очистили. Присмотревшись, она различила и остальные отсвечивающие крыши, а по ту сторону ручья такой же ряд строений. Свет горел только в одном окне. Начало весны, вечер вторника отдыхающих не так много. Выйдя из машины, она поразилась, как громко шумит ручей неумолчная, вечная хвалебная песнь! Она подошла к дому с освещенным окном, запнувшись в темноте всего пару раз, и посмотрела на припаркованную рядом машину хертцевский электромобиль. Ну естественно. А если не он? Вдруг там чужой человек? Да черт с ним, не съедят же ее. Она постучала.
Подождала немного, чертыхаясь под нос, и снова постучала.
Ручей щебетал во все горло, в лесу стояла гробовая тишина.
Орр открыл дверь. Волосы висят спутанными лохмами, глаза красные, губы сухие. Уставился на нее и заморгал. Вид человека безумного, доведенного до ручки. Ей стало страшно.
Вы заболели? выпалила она.
Нет, я Заходите
Придется зайти. Рядом с железной печкой стоит кочерга если что, можно обороняться. Если, конечно, он первый ее не схватит.
Да ладно, черт возьми, что за мысли? Она едва ли не крупнее его и в куда лучшей форме. Трусиха несчастная.
Травы накурились?
Да нет, я
Что «я»? Что с вами?
Не могу заснуть.
В крошечном домике чудесно пахло дымком и свежим деревом. Его обстановка состояла из печки, на которой можно было готовить, ящика с ольховыми ветками, буфета, стола, стула и раскладушки.
Сядьте, скомандовала Хезер. Выглядите ужасно. Может, выпьете? Или врача? У меня в машине есть бренди. Поехали-ка со мной найдем врача в Линкольн-Сити.
Я в порядке. Прст очнь спать.
Вы же сказали, не можете заснуть.
Он посмотрел на нее осоловелыми воспаленными глазами.
Не могу себе позволить. Боюсь.
Господи! Сколько это продолжается?
Св свс кресенья.
Вы не спали с воскресенья?
С субботы? сказал он с вопросом в голосе.
Что-нибудь принимали? Стимуляторы?
Он покачал головой.
Немного все-таки поспал, сказал он довольно четко, но тут же вдруг задремал, как девяностолетний старик.
Она уставилась на него, не веря своим глазам, но он так же быстро очнулся и внятно спросил:
Вы приехали ради меня?
А ради кого? Нет, черт побери, за рождественской елкой! Мы вчера договаривались пообедать вы не явились.
Ой, он широко распахнул глаза, силясь ее разглядеть, извините. Я в последние дни не в себе.
Сказав это, он вдруг, несмотря на дикие глаза и растрепанные волосы, снова стал собой человеком, чье чувство собственного достоинства уходило так глубоко внутрь, что на поверхности было едва заметно.
Ладно. Наплевать! Но вы и к врачу не ходите, так?
Он кивнул.
Будете кофе? спросил он.
Это не просто чувство собственного достоинства. Гармоничность? Целостность? Как у необработанного куска дерева.