Очень.
Вы просто вредина. Подумайте, как должны быть счастливы Эсти, показывая ее гостям и выслушивая охи и ахи неподдельного восторга.
Она встала на краю бассейна и несколько раз подряд «охнула и ахнула».
Она еще там? донесся чей-то голос.
Тод обернулся и увидел, что по дорожке идут две женщины и мужчина.
По-моему, брюхо у нее скоро лопнет, ликуя, откликнулась миссис Шварцен.
Красота, сказал мужчина, торопясь подойти поближе.
Да она же просто надувная, возразила одна из женщин.
Миссис Шварцен сделала вид, будто вот-вот расплачется.
Вы ничуть не лучше этого вредного мистера Хекета. Вам просто не терпится разбить мои иллюзии.
Когда она окликнула Тода, он был уже на полпути к дому. Он помахал рукой, но не остановился.
Компания Клода все еще говорила о делах.
Но как вы избавитесь от неграмотных мойш, которые им правят? Они держат кино мертвой хваткой. В интеллектуальном плане они, может, и папуасы, но зато чертовски хорошие дельцы. По крайней мере, знают, как прыгнуть в эту лужу и вынырнуть с золотыми часами в зубах.
Часть из этих миллионов, которые приносят фильмы, им стоило бы снова пускать в дело. Как Рокфеллеры с их Фондом. Раньше Рокфеллеров ненавидели, а теперь, вместо того чтобы вопить об их грязных нефтяных барышах, все восхваляют их за то, что делает Фонд. Ловкий трюк, и киношники могли бы сделать то же самое. Создать Фонд кино и покровительствовать наукам и искусствам. Понимаете, снабдить малину вывеской.
Тод отозвал Клода в сторонку, чтобы попрощаться, но хозяин его не отпустил. Он увел Тода в библиотеку и налил ему и себе шотландского виски. Они сели на кушетку против камина.
Вы не были в заведении Одри Дженинг? спросил он.
Не был, но наслышан порядком.
Тогда вы должны пойти.
Не люблю профессионалок.
А мы не к ним. Просто посмотрим кино.
Кино меня угнетает.
У Одри вы не соскучитесь. Умелой сервировкой она сообщает пороку притягательность. Ее притон шедевр технической эстетики.
Тоду нравилась его манера. Он был мастером замысловатой пародийной риторики, которая позволяла ему выразить свое негодование, сохранив при этом репутацию светского и остроумного человека.
Тод подкинул ему реплику.
Не знаю, на каких тарелочках она его преподносит, сказал он, но бардаки наводят тоску, как все хранилища банки, почтовые ящики, склепы, торговые автоматы.
Любовь как торговый автомат, а? Неплохо. Суешь монету, дергаешь рычаг. В утробе аппарата происходят механические процессы. Получаешь свои сласти, хмуришься, глядя на себя в грязное зеркало, поправляешь шляпу, берешь покрепче зонтик и уходишь, стараясь выглядеть как ни в чем не бывало, хорошо, но не для кино.
Тод опять высказался начистоту:
Не в этом дело. Я бегал за девушкой, а это все равно, что таскать с собой вещь, которая не влезает в карман, вроде портфеля или чемоданчика. Неудобно.
Знаю, знаю. Это всегда неудобно. Сначала правая рука устает, потом левая. Ставишь чемодан и садишься на него, но прохожие удивляются, останавливаются поглазеть приходится идти дальше. Прячешь чемодан за дерево и ретируешься, но кто-то его находит и бежит за тобой, чтобы отдать. С утра, когда выходишь из дому, чемоданчик маленький, дешевый, с паршивой ручкой, а к вечеру это уже сундук с медными углами, весь в заграничных наклейках. Знаю. Хорошо, но опять не для кино. Надо помнить о публике. Что скажет парикмахер с Пердью? Он целый день стриг волосы и устал. Он не хочет смотреть на болвана, который таскается с чемоданом или возится с автоматом. Парикмахеру подавай чары и амуры.
Последнее он сказал уже самому себе и тяжело вздохнул. Он хотел было продолжать, но тут подошел слуга-китаец и объявил, что все собрались ехать к миссис Дженинг.
5
Они отправились на нескольких машинах. Тод сидел на переднем сиденье рядом с Клодом, и, пока они ехали по бульвару Сансет, Клод рассказывал ему о миссис Дженинг. Во время немого кино она была довольно известной актрисой, но звук лишил ее работы. Она не стала сниматься в массовках и эпизодах, как многие бывшие звезды, а, проявив замечательную деловую сметку, открыла дом свиданий. Она не была безнравственной. Отнюдь. Она заведовала своим предприятием точно так же, как другие женщины заведуют библиотеками, умно и со вкусом.
Ни одна из девушек в доме не жила. Вы звонили по телефону, и она посылала девушку к вам. Плата была тридцать долларов за ночь, и пятнадцать из них миссис Дженинг оставляла себе. Кое-кому может показаться, что пятьдесят процентов за комиссию чересчур много, но она получала их совершенно заслуженно. Накладные расходы были высокими. Она содержала красивый дом, где девушки ожидали вызова, и машину с шофером, чтобы доставлять их к клиентам.
К тому же ей приходилось вращаться в таком обществе, где она могла завязать нужные связи. В конце концов, тридцать долларов не каждому по карману. Девушкам дозволялось обслуживать только людей состоятельных и с положением, если не сказать положительных и со вкусом. Она была настолько разборчива, что считала необходимым познакомиться с клиентом прежде, чем бралась его обслуживать. Она часто говорила и справедливо, что не позволит девушке отправиться к мужчине, с которым сама бы не стала спать.
И она была по-настоящему культурна. Все самые выдающиеся ее посетители смотрели на знакомство с ней как на пикантное похождение. Однако они бывали разочарованны, обнаружив, насколько она утонченна. Им хотелось побеседовать о кое-каких веселых и общеинтересных предметах, а она желала обсуждать только Гертруду Стайн и Хуана Гриса. И сколько ни бился знаменитый гость а некоторые, по слухам, заходили даже чересчур далеко, ни изъяна найти в ее утонченности, ни пробить бреши в ее культуре никому не удавалось.
Клод все еще упражнялся на ней в своей странной риторике, когда она появилась в дверях, приветствуя гостей.
Очень приятно вас снова видеть, сказала она. А я как раз вчера за чаем говорила миссис Принс: Эсти моя любимая чета.
Это была статная женщина, приторная и вкрадчивая блондинка с красноватой кожей.
Она провела их в маленькую гостиную, выдержанную в фиолетово-розово-серой гамме. Жалюзи были розовые, как и потолок, а стены оклеены бледно-серыми обоями с редкими крохотными фиолетовыми цветочками. На одной стене висел серебристый экран, который можно было свернуть, а напротив него, по обе стороны от вишневого столика, стояли в ряд стулья, обитые лощеным розово-серым ситцем с фиолетовой тесьмой. На столике стоял маленький проектор, и с ним возился молодой человек в смокинге.
Она жестом предложила им сесть. Затем вошел официант и спросил, что они желают пить. Когда заказы были приняты и выполнены, она щелкнула выключателем, и молодой человек запустил аппарат. Аппарат весело зажужжал, но его не удавалось навести на фокус.
С чего мы начнем? спросила миссис Шварцен.
«Le Predicament de Marie»[2].
Название завлекательное.
Это прелесть, совершенная прелесть, сказала миссис Дженинг.
Да, подтвердил механик, у которого что-то не ладилось. Изумительный фильм «Le Predicament de Marie». В нем есть что-то особенное прямо-таки даже чересчур волнующее.
Задержка получилась долгой; механик отчаянно хлопотал у аппарата. Миссис Шварцен засвистела и затопала ногами, остальные последовали ее примеру. Они изображали неотесанную публику времен иллюзиона.
Заснул там? Поехали!
Ехай сам, а мы пешочком.
Испортилась машина.
Чини, сапожник!
Молодой человек наконец отыскал лучом экран, и фильм начался.
LE PREDICAMENT DE MARIE,
ou
LA BONNE DISTRAITE[3]
Мари, или «Bonne», была пышная девушка в очень коротеньком, тесно облегающем форменном платьице из черного шелка. На голове у нее была крохотная кружевная наколка. В первой сцене показывалось, как она подает обед богатой семье в обшитой дубовыми панелями столовой с тяжелой резной мебелью. Семья очень респектабельная и состоит из бородатого отца в сюртуке, матери с камеей на груди и в платье со стоячим воротником на китовом усе, высокого худого сына с длинными усами и почти без подбородка и девочки с большим бантом в волосах и распятием на золотой цепочке.