Однако муж этот торопливой рукой отстранил от себя рог, и никто не сказал ему слова; наконец, отдышавшись, он молвил так:
После этого на минуту он воздел к небу боевую стрелу расщепленную, обожженную и окровавленную и поворотившись с нею во все стороны, бросился без всяких помех к открытой двери. Вестник уже исчез за нею, но всем казалось, что грозный знак еще висит над головами живых людей и воинов, вытканных на коврах столь пристально все глядели на него. Причин для сомнений не могло быть, и Тиодольф сказал:
Чередой хлынули Вольфинги из чертога, в котором не осталось никого, кроме прекрасной Холсан, сидевшей под лампой, чье имя она носила. Остальные отправились вверх на маковку склона, где людские руки прибавили холму высоты. Там Тиодольф остановился, взял в руки рог, повернулся лицом к устью Чернавы-реки, приложил его к губам и дунул, и дунул второй раз, а потом и третий. Ревом своим Походный Рог Вольфингов вспорол ночную тишину, так что трубный голос услышал вождь Бимингов, собиравшихся в своем чертоге, а услышав, приказал всем своим готовиться к встрече с гонцом, который скоро должен был появиться. Но когда утихли последние отголоски, молвил Тиодольф:
Закончив свое слово, он сошел с холма и вернулся в чертог, а среди людей начались многие разговоры; одни из воинов были готовы к походу, другие их оказалось больше не совсем, и посему многие направились за оружием и конями, прочие же тем временем вошли в дом.
Ночь давно пала, но до рассвета обещала быть светлой, потому что уже встала луна. Многие из конопасов, покончив с делами, уже гнали назад по тропам коней ржавших, лягавшихся, кусавшихся, заигрывавших друг с другом, не обращая внимания на жито, стоявшее вокруг дороги.
В хижинах трэлов уже загорелись огни, еще светлей было в кузнях, откуда уже доносился стук молотов о наковальни, ибо мужи занялись собственными доспехами.
Однако же главные среди мужей и жен накануне расставания пребывали в чертоге; трэлы принесли кувшины с медом, юные девы наполняли и разносили рога, а воины ели, пили и веселились. Время от времени, закончив с делами, в чертог входил кто-нибудь из воинов и присоединялся к тем, кого любил сам, и кем был любим. Во всем длинном доме люди разговаривали или пели под звуки арфы. Высоко поднявшаяся луна заглянула в окна пирующие смеялись и вспоминали славные боевые деяния прежних лет. Наконец понемногу Вольфингами начала овладевать усталость, люди улеглись спать, и в чертоге воцарилась тишина.
Глава III
Тиодольф беседует с Солнцем Лесным
Только Тиодольф, погрузившийся в глубокую думу, еще сидел какое-то время под Солнцем Чертога, однако наконец шевельнулся и он Лязгнул меч, падая с колен. Тут, подняв взор, он оглядел чертог, но никто из мужей даже не шелохнулся. Посему Тиодольф встал, поправил на себе одежду и направился к двери с видом человека, имеющего важное дело.
Лунный свет потоком ложился на траву, опускалась роса в самый хладный час ночи, сладко пахло землей. Поселок уснул, и все живое умолкло, только на далекой поляне мычала потерявшая теленка корова, да белая сова облетела конек крыши чертога, и безумный хохот ее казался насмешкой над недавним весельем.
Тиодольф направился к лесу; за редкими орешинами начинались густые заросли буков, их гладкие серебристо-серые стволы жались друг к другу высоким частоколом. Вождь шел дальше и дальше, ступая уверенно, словно по знакомой тропе, хотя таковой не было здесь Наконец плотная кровля буковых ветвей укрыла его; впрочем, невзирая на тьму, оказавшись там, всякий ощутил бы над своей головой этот зеленый полог. Углубляясь во мрак, он шел и шел дальше; наконец впереди что-то блеснуло, и отсвет этот превратился в небольшую поляну посреди леса; здесь вновь появилась трава, впрочем, невысокая, потому что ей не хватало света, столь рослыми и частыми были вокруг деревья. Небеса над прогалиной освещала уже не одна только луна; впрочем, трудно было судить, являет ли эта заря память о вечере или она предвестие утра, поскольку между верхушками деревьев выглядывал лишь крохотный кусочек неба.
Однако же, ступая по усыпанной буковыми скорлупками почве, Тиодольф не замечал ни небес, ни деревьев глаза его смотрели прямо вперед на середину лужайки. И чему удивляться? Ведь там на каменном кресле восседала женщина неизмеримой красоты посеребренные лунным светом волосы ее, рассыпавшиеся по серому камню, казались готовым к прикосновению серпа ячменным полем в августовскую ночь. Она сидела там, словно бы ожидала кого-то, не медля и не задерживаясь, вождь направился прямо к ней, заключил в объятия, поцеловал и рот, и глаза; и она ответила ему поцелуем, прежде чем Тиодольф опустился на камень возле нее. Ласково поглядев на него, женщина молвила.
О Тиодольф! Едва ли подобает тебе, бесстрашный воин, обнимать и целовать меня, словно встретившуюся на лугу девчонку Илкингов меня, Дочь Богов твоего племени, Избирательницу Убитых? Тем более накануне битвы на заре перед выходом на поле брани?
О Вудсан, Солнце Лесное, отвечал тот. Ты сокровище всей жизни моей, которое я обрел молодым, и любовь к тебе я храню, хотя борода моя поседела. Когда же это я страшился тебя? Неужели в тот день, когда встретились мы на обагренном поле, двое живых посреди мертвецов? Меч мой тогда пятнала кровь врага, а одежду собственная руда; дневные труды утомили меня, удручали полученные удары, и я думал уже, что вот-вот умру. И тут передо мной появилась ты: полная жизни, румяная и улыбающаяся, в чистой и свежей одежде, с руками, не запятнанными кровью. Помнишь, как взяла ты мою усталую и окровавленную ладонь и, поцеловав пепельно-серые губы, молвила: «Пойдем со мной». Я попытался последовать за тобой, но не сумел, так тяжелы были многочисленные мои раны. Но, измученный и усталый, я возликовал и сказал тебе: «Такова смерть воина, и она сладостна». Как понимать это? Ведь тогда люди говорили обо мне: «Он еще слишком юн, чтобы выйти против врага» однако же это не мешало мне умирать?
Тиодольф рассмеялся, и слова его полились песней:
И прежде чем голос его умолк, она повернулась к нему с поцелуем, а потом сказала:
Никогда не знал ты страха, и сердце твое твердо. Тогда он продолжил:
Да, заметила женщина, дни вечно гонятся друг за другом, наступая на пятки дни многочисленны, и они приносят нам старость.
И все же ты нисколько не постарела по сравнению с прежними днями, ответил он. Неужели, о Дочь Богов, ты не рождалась в сем мире, но живешь от начала времен, когда не было даже гор?
Но она откликнулась песней:
Но со смехом Тиодольф возразил:
Печаль звучала в ответной песне Вудсан:
Однако Тиодольф ответил:
Ответила она, помрачнев:
Лицо Тиодольфа сделалось серьезным, и он спросил:
Ты хочешь сказать этим, что я не вождь Вольфингов?
Нет, отвечала она. Ты лучше их. Погляди-ка в лицо нашей с тобой дочери Холсан. Скажи, похожа ли она на меня?
Тиодольф усмехнулся.
Конечно, но она всего лишь просто прекрасна, не более. Однако горько слышать, что родные чужаки мне, я этого не замечал. Почему ты прежде не говорила таких слов?
В них не было нужды: прежде наш день восходил к полудню, ныне же он пошел на ущерб. Еще раз прошу, чтобы ты выслушал меня и исполнил мою просьбу, сколь бы трудной она ни показалась тебе.
Он ответил:
Сделаю, что могу; только я хочу, чтобы ведала ты: я люблю жизнь и не страшусь смерти.
Тут заговорила она, и вновь слова ее вылились в песню:
Тут Тиодольф прервал ее:
В этом нет стыда нет позора тому, кто побежден сильнейшим. Пусть этот могучий народ и отрубит сук с древа моей славы, оно может пустить новые ветви.