Альф сидел у барной стойки, всеми своими ста сорока килограммами вдавив табуретку в пол.
А-а-а! закричал он Никите как старому знакомому. Никитка! Садись давай! Накатим!
Цены в баре были конские. Никита полистал ламинированные страницы меню, но в итоге отложил его в сторону.
Это политика, пояснил Альф, чтобы разную шелупонь держать с той стороны двери.
Клубная наценка? поинтересовался Никита. Ему казалось, что с всемогущим Селивановым надо держаться независимо, лучше даже нагловато.
Точно, совершенно серьёзно подтвердил Альф. У кого нет ста баксов на обед, могут отправляться в жопу! Вот у тебя теперь есть
Ничего из этого его блицкрига тогда не вышло. Слишком уж Альфа было много и сразу. Да и не хотел Никита сто баксов, он хотел быть Вудвордом и Бернстайном, на худой конец Александром Глебовичем Невзоровым.
И хотя многие коллеги Никиты поплыли уже на первом свидании с Селивановым, Никита остался с тем же, с чем пришёл. Наездов со стороны Серого Дома не последовало, Никита продолжил писать репортажи для «Улицы». У него даже не забрали расследования. Альф же попросту не признал поражения. Он продолжил общаться так, будто их сделка состоялась, и из кармана Никиты теперь всё время торчат те самые сто баксов на обед.
Будь Никита поумнее, он бы попробовал разузнать, что Селиванов хотел в обмен на эти баксы. Но он сделал вид, что «чемоданного» эпизода просто не было.
Никита ещё только одной ногой шагнул в традиционно орущий на разные голоса ньюсрум «Улицы», как тут же был пойман за руку Андреем.
Пойдём-ка, повёл он лучшего дебютанта в свой собственно, единственный в редакции отдельный кабинет.
Здесь было сумрачно, стёкла закрывали плотно сжатые жалюзи, по редакторскому столу гарцевал целый зоопарк канцелярских зверей. Особенно опасно смотрелся крокодил-дырокол с одним недобрым глазом. Андрей рухнул в своё огромное кресло и уставился в монитор. Никита отметил, что над ним теперь вместо фотовиньетки «Оленегархи края» с авторитетными бизнесменами висит набранный радужными буквами плакат «Человек из окон».
Что ты там устроил? поинтересовался Андрей, параллельно печатая на клавиатуре. Из мэрии звонили. Пожар, говорят, караул! Сорвался с цепи и кусал людей. Я им говорю: ничоси! А они опять Ты зачем к ним вообще пошёл?
От такой наглости Никита обалдел.
Я же тебе говорил, что Таня послала за наградой!
А-а-а, не отвлекаясь, почесал подбородок Андрей, ну да, премия Татьяна, знаешь, Михайловна порадуется. Поздравляю! вдруг объявил он с нажимом.
Спасибо, хмыкнул Никита.
Опять из-за своего дружка-азера, да? Не терпится составить ему компанию? Ты же понимаешь, что теперь всем прилетит?
А нормально журналистов на зоны подсаживать ни за хер?
Ну, теперь ты проорал ему станет легче! А ты запомнишься в веках.
Слушай, ну ладно уже!
Ладно, согласился Андрей, ладно-ладно. Даже ладно-ладно и сверху леденец на палочке, если ты мне сейчас скажешь, что у тебя есть текст. Seriously, есть?
Текста не было. То есть он в каком-то смысле был, но точно не в том, к которому готов Андрей. Никита копал «Полярный мост» циклопический краевой проект ценой в два триллиона уже два месяца. И это только с момента, как пустил побоку другие лонгриды и почти выключился из сбора новостей.
Идея прошлого губернатора запустить кроссполярные перелёты через Красноярск в Северную Америку была подхвачена и нынешними управителями. Сеть аэропортов по всему краю. Иностранные авиакомпании в очереди на пролёт. Мы сидим, а денежки идут. Премьер приезжал на местный экономический форум благословлять. И ещё наверняка приедет, когда нужно будет ленточку или кнопочку.
И всем норм. И только Никите нихрена.
Можешь мне сказать, что у тебя есть хотя бы два авторизованных источника?
Два есть, отозвался Никита. Ну один не знаю, может, не захочет светиться
Ты из-за этого «Комитета» совсем отцепился от паровоза, сообщил Андрей, разглядывая хмурую физиономию Никиты, и куда-то чух-чух, чух-чух. Ты думаешь, Таня тебя всё время будет отмазывать? Или думаешь, я буду бегать по кабинетам вертеть ласковой жопкой?
Да ничего я не думаю, поморщился Никита. Образ Андреевой вёрткой задницы проявился у него в голове слишком ярко.
Слушай, вернись в мозолистые руки товарищей, посоветовал Андрей. Тут полыхает со всех сторон: макет новый пилим, Школа молодого журналиста с нового года начнётся, а ты там читаешь. Материалы сами собой тоже не напишутся. Взялся за гуж давай своё разоблачение века уже. Я серьёзно, Ника.
Никита кивнул.
Слушай, ну через неделю постараюсь первую часть выдать.
Не надо вот этих одолжений, ладно? Текст на бочку.
Никита ещё покивал и поплёлся к выходу.
Ты опять куда-то намылился?
Я сейчас позвоню в пару мест и на «solidarity».
Куда?
Сегодня же в «Че Геваре» сбор для «комитетчиков» и тех, кого замели на митингах поддержки.
А-а, сказал Андрей, скривившись, ну давай-давай.
Журналистская солидарность в его понимании это что-то вроде ветрянки: детское, а взрослым главное не расчёсывать, а то будешь глупо выглядеть. А за Баху Гулиева, говорил, пусть свои ходят митинговать. «Мальчик из хорошей семьи», иронически приподнимал бровь Андрей, давая понять, где он эту «семью» азербайджанскую диаспору видел. А что у Бахрама из семьи только мать-швея в Филармонии пополам.
Ну пускай Андрей кривится. Ему идёт.
Никита немного пошатался по редакции: затеял левый трёп с выпускающим про дохлых жирафов в «Роевом ручье» (за неделю померли ещё два), включил-выключил комп, сходил покурить с верстальщицей, ещё разное по мелочи. Но всё это был просто ритуал, что-то вроде затяжного рукопожатия, никакого практического смысла в этих действиях не содержалось. Можно было сделать ещё пару кругов или обсудить что-нибудь умеренно бесполезное с Андреем (вот тот же макет, например), но Никита решил, что лучше пораньше окажется в «Геваре». Глядишь, с кем-нибудь нужным удастся перетереть.
Вышел, никому ничего не сказав, сел на автобус-«двойку» и нестерпимо долго ехал можно сказать, шагал через Стрелку. Перед Музакадемией всё вообще встало минут на десять. Маршрутки впереди выдыхали чёрные облака в нос списанному немецкому автобусу, в котором Никиту заперли с другими «двоечниками». Водила врубил по радио приторное восточное улюлюканье. Саундтрек для Бахи, подумал Никита.
Вышел на «Агропроме» и пошёл пешком. Тут уже не так далеко, а пробки достали.
К ботинкам всё время липли мокрые опавшие листья. В этом году их особенно много как будто деревья спустили с себя две шкуры. На Красной площади прошёл мимо мужика, державшего плакат «Партия мёртвых»; лицо его было едва различимо за бородой и копной грязноватых седых волос. Интересно, подумал Никита, какую партию он имеет в виду? Они же так-то все мёртвые. Или он про поставки? В смысле, новая партия дохленьких. Кто бы это мог быть?..
Размышляя о достоинствах мертвяков перед зомбированными, он постоял, пропустил подряд три троллейбуса, будто бы накрепко привязанных друг к другу. Перешёл, снова перешёл и оказался почти перед самым «Баром солидарности с борцами против агрессоров мирового империализма», как было набрано бегущей строкой на фасаде «Гевары» поверх неонового контура Острова Свободы.
Здесь традиционно толклось много разной, всё чаще мелкой местной живности. Вот и в этот раз из толпы людей в плохих шляпах вынырнул Олень музыкант из «Саквояжа говна». Его, как и многих тусовочных сородичей, по первоначальному шухеру тоже обняли следкомовцы, но, пожевав, всё же выплюнули. Для Оленя это происшествие имело далеко идущие последствия ещё в СИЗО ему напрочь оторвало и без того плохо пришитую к реальности башку. Теперь Олень только и делал, что носился по городу, пересказывая параноидальные слухи иногда более-менее настоящие, но большей частью накипевшие под его вязаной шапочкой.