Эта эпидемия коснулась и меня: мой 39-летний племянник умер от передозировки фентанила. Мы ждали больше пяти месяцев официального отчета о вскрытии, потому что в офисе судмедэксперта было много подобных дел. В статье 2017 года газеты New York Times сообщалось, что главный судебный патологоанатом из Нью-Гэмпшира, штата, в котором было больше смертей на душу населения от синтетических опиоидов, таких как фентанил, решил оставить свой пост и стать священнослужителем, чтобы справиться с отчаянием, которое ежедневно ощущал на работе.
Употребление наркотических веществ (как рецептурных, так и запрещенных) свидетельствует об общей главной проблеме, хотя и с различными биологическими предпосылками. Многочисленные недавние исследования указывают на тревожный рост числа случаев психологических проблем. Действительно, у каждого пятого американца диагностируют психическое заболевание, в то же время основные показатели депрессии и тревожных расстройств постепенно возрастают. И клинические данные в поддержку этого роста были получены при исследовании участников различных возрастных, гендерных, этнических и расовых групп и социально-экономических слоев. Эти цифры и растущая зависимость от лекарств, позволяющих нам чувствовать себя лучше, указывают в одном направлении: на рост ангедонии.
Как же так получилось, что удовольствие пропало из нашей жизни?
В том числе в этом виновата и наша технологически управляемая социальная культура. Марафоны по просмотру телевизионных программ, бесконечные сообщения, многочисленные приложения, проверка Instagram и другие повторяющиеся действия, которые в нашей жизни происходят почти автоматически, отвлекают и сводят нас с ума, укрепляя наши нейронные связи. На самом деле «специалистам по привлечению внимания» платят большие деньги, чтобы мы продолжали потреблять продукты, предлагаемые инженерно-технической культурой, чтобы переходили от сайта к сайту, от приложения к приложению, от одной цепляющей звуковой дорожки к другой. Поддавшись соблазну постоянно искать больше и оказываясь не способными переварить то, что получаем, мы попадаем в состояние «ограничения удовольствий», утрачивая возможность чувствовать удовлетворение в полном объеме, наслаждаться ощущениями и отмечать для себя, действительно ли это способствует нашему благополучию. Мы остаемся оторванными от наших реальных потребностей и фокусируемся на получении быстрого удовольствия, которое только разжигает аппетит, подталкивая искать еще больше. Например, нам неведомо чувство сильного голода. Мы не знаем, как это почувствовать запах вкусной еды, но не найти ее рядом. Мы также лишены возможности чувствовать себя плохо, некомфортно или по-настоящему нуждаться. Эта жизненно важная информация на самом деле имеет свою цель: боль или дискомфорт реальные данные, необходимые мозгу для принятия, обработки и последующего их исправления.
Ангедония наряду с сопутствующим ей беспокойством и депрессией нарушает способность мозга посылать и читать сигналы боли и удовольствия, тем самым разрушая нейронные сети, необходимые для нормального функционирования.
Как психотерапевт и ученый я каждый день становлюсь свидетелем таких нарушений. Сближаясь с людьми и наблюдая за их реальным поведением и эмоциональным опытом, замечаю, что мои пациенты не только не могут испытывать удовольствие, но и часто застревают в цикле боли: физической, психической, духовной.
Другими словами, простейшие удовольствия становятся недоступными для миллионов людей. Как будто одна из наших самых естественных, необходимых движущих сил замедлилась, высохла, испарилась. Да, секс и другие средства для получения удовольствия доступнее, чем когда-либо раньше, но мало кто пожинает эти плоды. Вместо этого мы видим общество, которое всегда ищет что-то недоступное. Как, например, с едой, вы можете есть что-то, пока не почувствуете насыщение, но вы никогда не чувствуете: по-настоящему получили удовольствие. Во время занятия сексом можете испытать оргазм, но не ощутить его настолько ярко и интенсивно, как это было в пору первой влюбленности. Настоящее наслаждение сексуальное или иное стало трудно найти, и в результате мы оказались отрезанными от важнейшего аспекта жизни нашей способности быть счастливыми.
Моя паническая атака
Отчасти многие из нас унаследовали уязвимость к ангедонии, особенно когда она проявляется как тревога. Известный американский психолог доктор Мартин Селигман сказал, что предрасположенность к беспокойству была эволюционным преимуществом наших предков, которые много «волновались» и с большей вероятностью прожили достаточно долго, чтобы данный ген появился в нашем генофонде. Беспокойство о достаточном количестве продовольствия и надежном укрытии от хищников поддерживало их жизнь. Но у некоторых из нас, кто «чересчур привязан» к беспокойству, это может вылиться в крайность я не исключение, поскольку происхожу из рода беспокойных и угрюмых предков. В нашей семье приступы паники бывают у сестры и у матери уже с давних пор. Похоже, что у нас обряд вступления во взрослую жизнь связан, по крайней мере, с одним серьезным приступом тревоги. Моя первая паническая атака случилась осенью 1979 года, через несколько месяцев после окончания колледжа.
В ретроспективе моя первая паническая атака была результатом идеального стечения обстоятельств. Для этого были собраны все необходимые ингредиенты, включая мои проблемы со здоровьем дисбаланс гормонального фона (биологическая составляющая) в сочетании со стрессом (окончание колледжа один из самых трудных периодов для молодежи) и огромным количеством травм и потерь. Накануне один из моих лучших друзей по колледжу, пару лет назад чудом выживший после ранения в голову, погиб в результате несчастного случая на шоссе Нью-Джерси, помогая водителю сменить колесо. Моя нервная система была готова к настоящему взрыву.
В то время я посещала курсы по психологии в аспирантуре, пока выбирала траекторию своей карьеры. На лето я устроилась работать психиатром в престижную частную клинику. Мне было поручено создать «здоровую среду» во время групповых занятий и найти подход к пациентам с высоким риском на индивидуальных сессиях. За несколько недель до моей панической атаки один из пациентов, молодой человек всего на несколько лет старше меня, сбежал сразу после моей смены и спрыгнул с моста. Я была опустошена. После встречи с его родителями, которых требовалось успокоить и убедить, что их сын был в надежных руках, стала размышлять о трагедии. Я думала, что в порядке, но это было не так.
Тем не менее я нашла в себе силы двигаться дальше. Однажды вечером, выпив несколько чашек кофе, чтобы взбодриться, отправилась в студенческий городок, чтобы сдать экзамен по нейропсихологии. Когда заглянула в закусочную, чтобы перекусить, меня охватила внезапная паника. Надвигающееся чувство обреченности сжало мне грудь. От страха перехватило горло. Я не могла дышать, вымолвить ни слова. Не могла позвать на помощь. Неподвижно сидела с бургером и содовой, уставившись в пустоту. Все вокруг выглядело ужасающим и странным, как будто я в кошмаре. Худший момент, который помню до сих пор, это ощущение нереальности. Я будто была не в своем теле, наблюдала за собой издалека, сквозь туман. Когда смотрела на свои руки, они выглядели чужими, как будто не принадлежащими мне.