Твоя Мари. Энигма - Крамм Марианна

Мастер Дэн, Марианна Крамм

Твоя Мари. Энигма

Автор не пропагандирует, не старается сделать БДСМ популярным, не предлагает пробовать на себе.

Наверное, теперь никто лучше меня не расскажет, как все было. Вернее, как все закончилось. Я тоже не хотел. Но что-то толкает внутри, бьется о ребра, не дает забыть. Я должен, потому что больше, наверное, никто не сможет. А еще я должен Мари слишком много должен, чтобы не закончить. Я не стал изменять имен, сделал все, как сделала бы она. Это очень странно говорить в прошедшем времени о человеке, долгое время бывшем практически смыслом твоей жизни, и я никак не могу к этому привыкнуть. Пока не могу. Но я постарался передать все то, что испытывал к этой женщине все годы, что знал ее, и о чем не успел или просто не смог ей сказать.

Энигма, «Амэн». Она всегда ненавидела эту песню. Ненавидела, плакала почему-то всегда плакала, едва услышав первые аккорды. Сейчас, стоя на кладбище под пронизывающим ветром, я ловлю себя на том, что в наушниках плеера именно эта песня. Амэн, Мари для тебя все закончилось, моя зайка.

Я не был на похоронах. Не смог. Пережив до этого смерть матери, а потом и отца, больше не могу терять, прощаться. Да и некого мне больше терять. Вот есть свежий холм а Мари больше нет. Машки нет, Машули, зайки моей. Амэн

Я приезжаю сюда один, так легче. И то, что не видел ее мертвой, тоже помогает. Для меня она все еще жива, все еще где-то здесь, просто не рядом. Но она и не была уже рядом, уже не была моей. Хотя внутри она все равно моя. Вот этот тонкий белый шрам на предплечье это она, моя Мари. И такой же шрам внутри. Наверное, когда я умру, патологоанатом очень удивится, вскрывая мое сердце, потому что там проступят белые буквы «Мари». Хотя она выбрала бы черный шрифт.

Мари Она была права, когда говорила, что я зову ее тем именем, что не я ей дал. Но оно так подходило ей, что с этим как-то безоговорочно согласились все, кто ее знал. В тусовке никто не звал ее иначе только Мари. Так, как назвал ее Олег.

Я давно не был у него не могу найти в себе сил нажать кнопку звонка и переступить порог квартиры, где все напоминает о ней. Я знаю, Олег сильный, он вывозит это в одиночку он как Мари, та тоже была такая. А я не могу смотреть ему в глаза и видеть, как внутри он весь сгорел от этой боли. Уж если корчусь я то каково ему

Слайды из черно-белых фотографий, во всю стену вместо экрана. Фотографии, фотографии руки, спина, ноги, опять спина, снова и чертова «Энигма» со своим «Амэн», который как нельзя лучше отражает все, что я сейчас чувствую, глядя на эти снимки, сделанные мной в разное время. Моя Мари

Я сижу на полу у дивана, в руке бокал с вином красным, сигарета в пепельнице на полу истлела почти до фильтра. Мари возникает на стене то в наручниках, то на коленях, то в обвязке. Никогда лицом в кадр, только спиной, как будто я и знал-то ее исключительно со спины. Да что-что, а эту спину я могу нарисовать по памяти в любой момент, каждый изгиб, каждый позвонок, каждую родинку. Эту спину я раздирал плетью и целовал потом, едва прикасаясь губами. Я закрываю глаза и даже тогда вижу эту спину. Мари бесшумно возникает на стене мой квартиры так, словно она и не уходила никуда. Словно она опять со мной.

Телефонный звонок, беру трубку Север. Дружбан.

 Ты где пропал-то, Дэн?

 Дома я. В отпуске.

 А-а ты там как вообще?  вопрос осторожный, словно Север боится меня обидеть.

 Я никак.

 Диня ну, хватит, может? Надо ведь как-то дальше

 Что?

 В каком смысле что?

 Дальше что?

 Ну, не знаю жить, наверное, нет?

 Скажи, как именно, я попробую.

 Перестань, Дэн, ну, это уже ненормально. Ее нет больше. И твоей она все равно не была.

 И теперь мне забыть? Нет, Север, не могу.

 Ей бы не понравилось, Дэн,  тихо произносит Север.

 Ты не можешь этого знать.

 Я так думаю. Мари бы не хотела этого. Как не хотела бы, чтобы Олег

 Не тронь Олега!  это вырывается у меня примерно с той же яростью, как могла бы рявкнуть Мари. Она в последние месяцы говорила эту фразу часто

 Вы с ума оба посходили,  злится Север.  Нет, я понимаю это горе, это, бля, трагедия, как ни крути, мне тоже до сих пор не верится. Но, Диня

 Все, Север, оставь это. Ты не поймешь.

 Да я не понимаю! Вы же не можете лечь рядом с ней или лечь вместо нее, ну, так уж случилось. Она там, а вы тут, живые. И надо продолжать жить, даже если тебе кажется, что не можешь! Давай я в субботу девах каких-нибудь привезу. Хочешь Олега позовем

 Сказал же не тронь Олега! И я тоже никаких девах не хочу.

 Ну, Лерку возьмем,  не сдается Север. Всегда был упертый, ничем не прошибешь.

Какие девахи, какая Лерка? Мари на кладбище. И я там, с ней, и Олег. Нет нас больше всех троих.

Наверное, этот разговор и толкнул меня за ноутбук. Я никогда ничего не писал кроме историй болезни, и как это делается, тоже не знал. А оказалось, что Мари писала. О нас. О себе. Я набрел на ее дневники случайно, открыл и с первых строк понял она, больше некому. Мне казалось, я даже слышу ее нежный голос, которого она сама, кстати, очень стеснялась. Ей всегда казалось, что при ее характере разговаривать как розовая феечка верх несоответствия. А я любил ее голос, и сейчас, погружаясь в чтение, слышал его все отчетливее, словно Мари читала мне вслух.

Так странно видеть себя через призму чужого восприятия, даже не думал. Жаль, что она не показывала мне этого раньше, возможно, прочти я это тогда, все могло бы быть иначе. У нас мог быть шанс если бы я потрудился увидеть себя ее глазами. Сослагательное наклонение если бы сама же Мари говорила «было бы, но не было». Не было. Не могло. Не случилось.

Я читал запоем несколько дней, отрывался только сварить кофе и закинуть что-то в рот, даже не понимая вкуса еды. Наша жизнь такая, казалось, обычная, вдруг стала казаться мне чем-то иным. И не мы это вовсе, а просто книга о чьей-то чужой жизни, и эти люди на моих глазах любят, уничтожают, собирают по кускам Как же, оказывается, страшно выглядят наши отношения со стороны

Я заболел после прочтения последней страницы. Натурально заболел, с температурой и всеми простудными радостями. Валялся в кровати, слабый и мокрый от пота, не в силах даже чай себе сделать. Нет, можно было набрать Лерке, она бы примчалась, нижняя ведь какая-никакая Да, вот именно никакая. И мне больше не нужна, и Мари права надо ее отпустить уже, раз выгнал. Зачем давать надежду и продлевать то, что обоим только в тягость.

Я помню, как она встретила меня, когда я привез Мари из Москвы в октябре. Истерика, сопли, вопли ненавижу баб, которые ведут себя так. Я от этого чувствую себя не виноватым, а злым и готовым убивать. Кто ты такая, чтобы я давал тебе отчет, где, с кем и как я был?! Нижняя? Вот и припухай снизу, Верхний тебе ничего объяснять не должен.

Мари лежала дома пластом, совершенно одна, а я вынужден был выслушивать вот это ради чего? Я вспылил и выставил Лерку за дверь. Она молотила в нее кулаками и орала, а я, стоя в квартире и подпирая дверь спиной, все думал осмелится произнести фразу, которую они втроем, с Иркой и Ленкой, повторяют всякий раз, едва им покажется, что Мари их где-то опять опустила? Лучше бы не осмелилась, потому что тогда я выйду на площадку и сломаю ей нос. Делать этого мне совершенно не хочется, но если только сейчас Лера произнесет «да когда уже она сдохнет наконец», клянусь, я это сделаю. Но она каким-то чудом удерживается, потому уезжает к матери с целым носом и даже без синяков. А я иду к Мари

Нет, надо все по порядку, раз уж я взял на себя обязанность рассказать, как все закончилось.

Осень.

Мари улетала в Москву утром, но не в собачью рань, как всегда, а в десятом часу Олег взял такие билеты. Лететь она не хотела, устроила мне скандал, топала ногами, орала все, как я не люблю. Но ее я понимал и не злился. Моральное состояние в этот момент у нее было так себе, Олег подливал масла в огонь своим упрямством, а я разрывался между ними лечил его и пытался не дать сорваться ей.